Андрей Гребенщиков - Голоса выжженных земель

Никита потянулся к кружке с остатками холодного чая и почувствовал, что не может удержать ее в руке. Пальцы онемели, он почти не ощущал их – лишь легкое покалывание в подушечках. Крепко обхватив кружку, он с все нарастающей силой сжимал ее, словно пытаясь раздавить, смять.

Онемение быстро передалось от руки к плечу, затем к шее, голове и туловищу. Мышцы свела мучительная судорога, но вместо крика боли изо рта вытекла струйка слюны – челюсти не разжимались, неестественно изогнутые губы не двигались. В мозгу, который еще отчаянно сопротивлялся параличу, тревожно билась единственная мысль. В детстве он видел, как умирал старик, которому станционный врач посмертно поставит диагноз «инсульт». Инсульт… сознание вспыхнуло в последний раз и погасло.

Восемь человек в нелепых, мешковатых костюмах радиационной защиты. Один из них оборачивается и машет рукой. Его одергивают, «оглядываться – плохая примета». В открытых воротах не видно неба, все застилает грязно-желтый туман, надежно скрывающий пространство вокруг. Люди нетерпеливы, четыре года заточения под землей не прошли даром. Они хотят увидеть солнце, облака, горизонт, все, о чем столько лет мечтали. Но проклятый туман, отделяющий от мечты, встал на пути!

Это ничего. В эфире слышны их переговоры, люди шутят, перебрасываются необидными матерками, подбадривают друг друга. Свобода совсем рядом. И никакой Нил Армстронг не чувствовал себя так, как чувствуют сейчас они, вернувшись после долгого отсутствия на Землю, на оставленную когда-то поверхность. Они нервничают, не зная, родная ли планета сокрыта желтой дымкой, но они верят в это! Потому спешат, не в силах больше ждать.

Их фигуры давно пропали из виду, исчезли, поглощенные туманом, есть лишь голоса в радиоэфире.

«Двадцать метров от Объекта. Все чисто, идем дальше».

«Пятьдесят, продолжаем движение. Из-за марева ничего не видим».

«Сто метров, разрешите установить аппаратуру?»

«Фонит от души. Сейчас, секунду…»

Секунда затягивается на минуту, на две, на пять. Убежище вызывает группу, повторяя одни и те же команды. «Приказываю немедленно возвращаться на базу. Как слышите меня? Приказываю немедленно…» Но в ответ только тишина и треск помех.

Пять минут сменяются десятью, на двадцатой раздается приказ: «Аварийное закрытие гермоворот. Повторяю, закрыть затвор в аварийном режиме».

Огромный проем ворот, через который когда-то проезжали груженные до отказа фуры и наполненные топливом бензовозы, дрожит, гигантские створки медленно сдвигаются навстречу друг другу, оставляя поверхность с той стороны реальности. А еще восемь смелых человек, невольно принесенных в жертву… поверхности? свободе?

Ник открыл глаза. Кружка лежала на боку, недопитый чай из нее давно вытек, лужей собравшись на столе. Никита поднес к лицу руку, ту, что не удержала кружку, сжал пальцы в кулак. Разжал, рассматривая изрезанную папиллярными линиями ладонь, вновь сжал. Рука подчинялась. Никакого предательства… Кулак-ладонь, кулак-ладонь. Будто и не было ничего, кроме притаившейся на кончиках пальцев боли.

Диктофон молчал. Нехорошо молчал, как умеют лишь скрывающие забытые тайны предметы. Была в этом молчании угроза и обещание… Ник, хоть и работал в антикварном магазине, не умел подобно дяде разговаривать со старинными предметами, не умел видеть их душу. Какая душа у этого приборчика? Черная и беспросветная, да? «Зачем ты, Четверка, похитила жизнь у Эль, зачем хранишь ее в себе? Кому понадобилось пробуждать то, что покрыто пылью времен?»

Юноша чувствовал себя разбитым, принятое за инсульт наваждение словно вывернуло его наизнанку, пропустив через мясорубку из чужих воспоминаний. Не наваждение – морок. Наведенный морок.

Часы показывали три часа. Сколько же он «проспал»? Много, наверное. В голове вяло роились ленивые мысли, никак не складывающиеся во что-то определенное и целостное. Обрывки сна, чужие недосказанные фразы, пульсирующая боль в истончившихся висках.

Больше никаких записей! Дневник сводит его с ума, лишает настоящего, дающего отдохновение сна, расщепляет реальность на части… Он больше не выдержит. Один раз, когда ему привиделось убийство Мечтателя, – случайность, два – сегодняшнее зрелище – совпадение, но третьего раза, зовущегося закономерностью, разуму уже не пережить, не найти аргументов, способных объяснить творящееся безумие.

Он вышел из магазина. В редкие минуты, подобные этой, Ник жалел, что не курит. «Палочка со смертью» кроме самой смерти способна дарить напряженным мозгам краткосрочный отдых, пока несчастные легкие давятся отравленным дымом. Вот и сейчас он с удовольствием бы затянулся, прочистил голову от всего лишнего. Такой на зависть легкий и доступный способ расслабиться…

Взгляд Ника упал на одинокую фигуру, медленно бредущую по балкону над платформой. Похоже, любитель поздних прогулок совершал ночной променад по опустевшей станции. Не спится же людям! Юноша уселся на «завалинку» рядом с дремлющим охранником. Тот довольно успешно имитировал бодрствование, только полузакрытые, стеклянные глаза совершенно не отражали окружающей действительности. Ник помахал перед дозорным рукой – нет реакции, щелкнул пальцами прямо над ухом – то же самое. Пришлось приглядываться, дышит ли вертухай, но грудь его мерно вздымалась, значит, солдат в полном здравии, коротает время до утренней пересменки. Можно служивого понять, нудное это занятие – целую ночь сидеть на лавочке и высматривать в станционной пустоте врагов. Уж лучше посмотреть свежие сны.

Никита отогнал от себя не вполне взрослую и совсем уж неадекватную мысль – истошно заорать в ухо нарушителю устава, желательно так, чтобы дело закончилось посрамленными от испуга штанами. Однако не стоило из-за сомнительной хохмы обострять и без того непростые отношения с дозорными. Пусть лучше спит, чем копит злость.

Ночной «гуляка» тем временем подошел к магазину и вблизи превратился из безликого силуэта в миловидную девушку.

– Здравствуй, Никита, – стесняясь и бледнея, она поприветствовала его.

– Привет, прекрасная незнакомка.

Девушка вспыхнула, бледность на щеках сменилась румянцем.

– Я – Лена, – в голосе обида, похоже, он должен был ее узнать. Но на губах улыбка, значит, комплимент сгладил неловкость.

– Привет, прекрасная незнакомка Лена.

Улыбка стала шире, больше никаких обид и смущения.

– Ты уже знаешь мое имя, какая теперь из меня незнакомка?

– Все та же – прекрасная.

Смех. Чистый и беззаботный. Стеклянный колокольчик…

– Почему ты редко выходишь из магазина? Я часто гуляю, но тебя никогда не могу застать здесь.

– Я – старый и мудрый затворник, мирская тщета чужда мне.