Дмитрий Захаров - Репродуктор

— Что это такое? — крикнула Марина, когда джип вырвался за склады и начал карабкаться в гору.

— Партизанская вылазка, — вцепившись в руль и не оборачиваясь, ответил капитан. — Пытаются грабить стройку. Сволочи, знали, что сегодня новую технику выгружают. Вот все время они знают.

Марина оглянулась и увидела пляшущий на воде гигантский факел — видимо, один из подбитых партизанских кораблей.

— И часто они так? — снова крикнула она.

— Раза два в неделю.

Выбравшись за периметр порта, сунув капитану тысячную бумажку и оказавшись на заднем сидении «Чери» на тихой Греческой, Марина и Серафима все еще не могли прийти в себя.

Фима отослала водителя в магазин и просто смотрела на переднее кресло.

— Я знала, что у них тут бардак собачий, но что среди бела дня пулеметы лупят — это, конечно, нарядно, — наконец произнесла она.

— И нигде об этом не говорят, — тихо продолжила Марина.

Фима высунулась в окно и зажгла сигарету.

— Ну а где об этом должны говорить? — раздраженно спросила она. — Паника же начнется.

— Тогда зря удивляешься, что никто ничего не знает, — так же тихо сказала Марина.

— Маруся, ну наверху-то в курсе.

— Откуда? Им ведь ты и рассказываешь.

Марина нарочно отпустила машину за два квартала до дома, ей захотелось пройтись пешком, к тому же нужно было купить продукты. Она вышла на проспекте Матерей, напротив больницы. Мерзнущие на троллейбусной остановке люди с завистью и злостью проводили взглядом рванувший с места «Чери». Марина пошла в сторону «соток» — прилипших друг к другу многоэтажек с номерами за сто. Дорога шла слева, по другую ее сторону стояла тускло подсвеченная снизу Третья Мать — последний из памятников матерям, самый странный и даже страшноватый. Трехметровая железная женщина имела вполне человеческую голову с большими раскосыми глазами и длинными волосами, при этом ее тело лишь обозначалось каркасом из гнутых металлических ребер. Казалось, что памятник то ли не закончили, то ли, наоборот, начали разбирать. Еще более странным открытием становилось то, что в животе женщины сидит каркасный младенец, уже без лица и каких-либо отличительных черт. Во времена Марининого детства памятник называли «терминатор-мамой», а как называют его нынешние дети, она не знала.

Благодаря освещению памятника противоположная сторона проспекта немного выступала из темноты. Там, где шла Марина, фонарей не было; впереди нечеткими пятнами мерцали всего две вывески — на книжном и продуктовом. Но на продуктовое мерцание можно не смотреть: в такое время магазин уже закрыт, а в темных витринах «Полюса» одиноко отсвечивают только пирамидки из банок сгущенки. Выходит, придется пройти еще два квартала и свернуть к универсаму. Марина его не любила — большой бессмысленный короб, в котором не бывает ничего, кроме очередей.

В универсаме оказалось малолюдно. Несколько покупателей потерянно бродили в отделе мороженой рыбы. Тетки в одинаковых синих передниках сбились в стаю около кассы и что-то темпераментно обсуждали, гоняя воздух взмахами рук.

— Сегодня сайру завозили, — доверительно сообщила Марине продавщица мясного, — так что тут было… Батюшки-светы! Думали, прилавок раздавят. Какой-то мужик без очереди полез, так его тут же раз-раз — и вынесли через головы.

— Представляю, — кивнула Марина.

Никакой сайры, конечно, уже не осталось. В жестяной посудине с маслянистой жидкостью плавали усталые селедки без голов, рядом расположились несколько банок икры минтая. В соседней витрине тосковали два обкромсанных куска полукопченой колбасы и большой шмат сала.

Марина вздохнула, вспомнив магазинчик при Втором канале.

— Дайте мне колбасу, — сказала она продавщице, — вон ту, которая поменьше.

Еще запаслась кабачковой икрой, помидорами и яйцами, четвертью хлеба и тремя печеными пирожками с луком и яйцом — их очень любит Собака.

Из магазина Марина вывернула не на проспект Матерей, а на тихую улочку Подводников — так можно немного срезать. Сегодня, правда, здесь было настолько темно, что собственные ноги удавалось различить с трудом, приходилось идти очень медленно. Марина поглядывала на ясное звездное небо и меланхолично размышляла над перспективами работы на «Позывном». Фима права: никто ее не уволит. А если ввязаться в эту гребаную премию, могут даже и поощрить. Спокойнее, впрочем, не становилось. Казалось даже, уволь ее Абазов, это пошло бы и ей, и мирозданию только на пользу.

Уже около подъезда Марина с удивлением обнаружила мину из прошлого. Почти уткнувшись скругленным иностранным носом в стену, здесь стояла старая синяя «японка». Когда-то у них с Лешкой был в точь-в-точь такой же раритетный автохлам. А может, у него эта машина и сейчас есть? Нет, вроде бы продал. Марина подумала, что странно вспоминать о Лешке после почти полугодичного его отсутствия в жизни. И тем не менее приходится.

Психолог — аккуратная сухонькая тетенька лет пятидесяти в огромных толстых очках — подалась навстречу Але и даже пожала ей руку, когда посетительница замешкалась на пороге.

— Проходите и садитесь, — улыбнулась она, демонстрируя ровные вставные зубы. — Алина Ильдаровна, я ничего не путаю?

— Да, — кивнула Аля, — все правильно. Она двинулась к креслу под стойкой с цветочными горшками, из которых свешивались мясистые лианы.

— Меня зовут Марианна Андреевна, — представилась тетенька, усаживаясь в другое кресло. Она перелистнула страницу блокнота и сразу что-то пометила. — У вас это тюркское имя и отчество?

— Ну да, папа наполовину татарин и…

— Алина, давайте будем отвечать коротко и по существу, хорошо? — сверкнула мгновенной улыбкой психологиня. — Сестры-братья есть?

— Сестра и брат. Младшая и старший.

— У вас в детстве не возникало желания причинить вред своей сестре или родителям?

Аля удивленно посмотрела на Марианну Андреевну:

— То есть как — вред?

— Ну выколоть глаз или, например, отрезать палец.

Алю передернуло. Видение отрезанных пальцев, валяющихся в лужах крови, моментально вызвало у нее тошноту.

— Что вы говорите, — сказала она, сморщившись. — Что, правда тест такой?

— Угу, — покивала своим мыслям Марианна Андреевна, — отрицаете. Это вполне нормально.

— Подождите, — пробормотала Аля, — я не совсем…

— Так, — перебила ее хозяйка кабинета, — а в школьном возрасте вы не пытались проводить запрещенные химические опыты? Может быть, вам хотелось плеснуть кислотой в кого-то из учителей?

— Не было никаких запрещенных опытов.

— Отрицает, — снова покивала психолог. — Стыдились ли вы в подростковом возрасте своего пола? Хотелось ли вам избавиться от своих половых органов и пришить мужские?