Дмитрий Захаров - Репродуктор

Медведь все молчал.

— Они истребляли вас десятилетиями, — продолжил Герман, — вы сами были свидетелем…

— Истребляли, — неожиданно подтвердил Марф, и Герману опять показалось, что произносимые звуки не совпадают с движениями пасти, — все так делают.

— Очень надеюсь, что нет.

Медведь отвернулся и протопал к высокому столику. Взял бутылку с какой-то розовой жидкостью, смешно запрокинул голову и вылил половину содержимого себе в пасть — с громким бульканьем.

— Зря надеетесь, — заявил он, облизываясь, — просто мы не успели первыми.

— Да перестаньте, — поморщился Герман, — это же нелепица какая-то, вы лучше всех должны знать, что происходит.

— Месиво, — сказал медведь.

— Что месиво?

— Месиво происходит, — пояснил Марф, — патриотическое. У вас с этим проблемы?

— Да, я хочу уйти.

Медведь чуть склонил голову набок. Видимо, удивился.

— Куда уйти?

— Да куда угодно, — Герман неопределенно махнул рукой в сторону, — в Китай или на Запад… Я собираюсь переключить вещание, — неожиданно признался он и почувствовал, как все вокруг качнулось от этого признания, в ушах зашумела кровь, сердце запрыгало в разные стороны, — мы сможем обратиться к жителям…

— Три раза в неделю, — прервал его Марф, — у меня регулярный контакт с жителями. Я и так обращаюсь.

— Марф, вы ведь знаете тропу через Поля, — взмолился Герман, — можно было бы вместе потом…

Медведь включил конфорку и подвинул на нее лапой какую-то пузатую продолговатую посудину, похожую на утятницу.

— Герман Александрович, по-моему, вы идиот, — просто сказал он, — в плохом смысле.

Герман судорожно сглотнул. Он не сразу понял смысл прозвучавших слов, а поняв, еще некоторое время удивленно пялился на хозяина подвала. Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать: Марф над ним издевается. Эта огромная бурая туша в самом деле скалилась в беззвучном смехе. Пошел ты в жопу, ублюдок, с неожиданной злостью подумал Герман. Продолжай рассказывать им о предателях, им это нравится.

— То есть ваше занятие не кажется вам чудовищным и диким? — зачем-то уточнил он.

— Ничего чудовищного, зря себя мучаете. Это такая же работа, как другая.

— Это работа?! — выкрикнул Герман. Руки сжались в кулаки, и он чувствовал, как ногти впиваются в кожу. — Да больший позор сложно и представить! Лгать и корчить умильные рожи, вот как оно все весело и хорошо! Физиотерапевты в концлагере!

Медведь реплику проигнорировал. Он открыл кухонный шкафчик, достал пакет каких-то сухофруктов или сухоягод, затем взял заварник и, похоже, собрался готовить чай.

Герману захотелось с размаху хлопнуть дверью. А еще лучше — запустить в зеленые глаза-пуговицы чем-нибудь тяжелым.

— Удачи вам, Марф, — бросил он, пиная входной люк. — Надеюсь, вы их все-таки однажды съедите.

Герман вышел, мощно саданув дверью. Марф наморщил нос. Он высыпал треть ягод из пакета в заварник, понюхал воздух над ним и, удовлетворенно ухая, добавил щепотку черного чайного листа. Чай — дорогущий товар, в последнее время почти исчезнувший. Его если и можно достать, так только через запасливых бурых: они еще кое-где держат старые склады, списанные официальной властью. Чтобы пить чай, а не труху из ярких пакетиков, которыми завалены магазины, надо знать места. И Марф их знает. Марф много чего знает, много чего помнит. И этого мальчика Германа, готовившего курсовую по национальной асимметрии, и восторженные отзывы о ней Министерства Адаптации — тоже.

— Съем, — сказал медведь вслух, — съем.

Выбравшись из подвала, Герман медлил только с минуту. Ждать больше нечего: медведь перечитал историй о предателях, и никакой помощи от него не будет. Это никак не меняет плана, хоть до последнего и оставалась надежда…

Герман навалился плечом на обитую железом дверь подвала, и та с трудом, но поддалась. Тогда он закрыл ее сначала на один, а потом и на второй замок. Большой ключ вынимать не стал, а сбегал к себе в подсобку за давно припасенными инструментами. Кусачки и плоскогубцы бросил в карман куртки, молоток пришлось нести в руке. Как Герман и рассчитывал, ключ сломался после первого же удара. Теперь, даже если у Марфа есть дубликат, это ему не поможет — подвал заперт намертво.

Герман двинулся по заранее намеченному маршруту. Он старался идти обычным шагом, чтобы не вызвать подозрений у тех, кто его случайно увидит. На пути, однако, никто не попался. В коридоре, где уже два месяца продолжался невнятный ремонт, было неуютно. Под ногами шуршали набросанные на пол газеты, то и дело приходилось обходить заляпанные краской козлы. Лампочки, висящие на скрутках, местами потухли, местами утомленно перемигивались. Но все это, конечно, ерунда, потому что в этом коридоре нет камер наблюдения: их сняли, чтобы не повредить. А еще там, где коридор поворачивает к главному входу, Герман проковырял дырку — сначала в стене, а потом и в полиэтиленовой трубе телефонной канализации. Ее никто не заметил (в этом грязно-газетном хаосе немудрено), и теперь можно без помех перерезать пуповину, связывающую Репродуктор и весь остальной мир.

Сердце колотилось о грудную клетку так сильно, как будто хотело ее раздробить. Герман пытался медленно и глубоко дышать, но это не срабатывало. Из-за нервного напряжения тяжелели ноги и немели пальцы. Звенела лампочка над головой. Звенела, звенела, а потом затаилась. Тишина всего на секунду — и снова комариный звон…

Герман сидит в школе на политинформации. У них в лицее политинформация каждый вторник за двадцать минут до первого урока. Надо приходить со своей газетой, в которой подчеркнута важная новость, и у Германа такая новость есть, он нашел ее в «Часовом призыве» и выделил синим фломастером. Статья называется «Бой со стихией» и рассказывает про миноносец «Светлый».

Только сегодня классу не нужен «Часовой призыв», Людмила Афанасьевна принесла большую черно-белую газету и сама читает ее вслух. Читает громко, с выражением. Герман зажимает уши, а сидящий рядом мальчик Валя пытается отнять его ладони от головы.

— …продемонстрировала не только некомпетентность на посту, но и заставила задуматься об основах кадровой политики Государственного института. Все эти годы в ректорате рука мыла руку, и делишки профессора Екановой оставались без должного внимания.

Это про его маму. Позавчера ее выгнали с работы, и она все время плачет. Людмила Афанасьевна читает, а одноклассники хихикают и оборачиваются к нему.

— Какой позор, — качает огромной желтой прической классная.

Даже с закрытыми ушами Герман слышит, как над ним звенит лампочка…

Он подходит к дырке в стене, оглядывается и протягивает к проводу кусачки. Одной рукой перекусить не получается — слишком толстый кабель, приходится взяться и второй, а потом еще давить изо всех сил. В конце концов что-то щелкает, и провод разваливается. Всё. То есть должно быть всё, если у них вдруг не окажется резервной линии.