Эдгар Пэнгборн - Дэйви

Его душа, казалось, отдалилась от нас после того, как он сообщил нам так много, но его тело оказалось чрезвычайно неподатливым, не желая сдаваться. Его борьба за жизнь длилась три дня и часть четвертой ночи. Лекари-священники — их было двое в Бетлэме — ходили и ходили, оказывая помощь Сэму и трем больным, любезные люди, в какой-то степени, они оказались менее невежественными, чем те, которых я встречал за пределами Пенна. Мы дали им понять, что Сэм не был в состоянии говорить; он оказался в полном сознании в тот момент и благодарно украдкой взглянул на меня, со слабой усмешкой, за их спинами, когда я сказал, что мой отец по-настоящему исповедовался до того, как у него отняло речь.

На третий день мы думали, что он мог бы победить недуг — Нелл Графтон выздоровела и Рекс, и Джоу Далин. Но последовало резкое ухудшение. Он вновь обрел дар речи, всего на час, и говорил о своем детстве в гористой местности, и вспомнил о тех, кого любил. После этого каждый его вздох был отдельным критическим моментом проигранной войны. В настоящее время я достаточно уверен, узнав из книг, что медицина Древнего Мира могла бы вылечить его. У нас не было такого умения.

В мире, который люди древних времен оставили для нас, такие события случались и снова будут происходить.

Даже во время последних тяжких усилий втянуть воздух в легкие, взгляд глаз моего отца часто был понимающим. Иногда он обращал его на меня, размышляя и узнавая или следя за ускользающей мыслью. Его взгляд никогда не был сердитым, раздражительным, умоляющим или полным страха; раз или два мне казалось, что я видел в нем веселье, кроткое и насмешливое, веселье человека, одинокого по убеждению. Религия, навязанная ему в детстве, не возвратилась к нему во время слабости, как я опасался, с тем, чтобы мучить его: он был истинно свободным и умер свободным человеком, мужественно смотревшим на неподвижную гримасу заката жизни.

Несколькими неделями позже, когда мы продвигались через Кэтскил в северном направлении, я сказал папе Рамли и мадам Лоре, что должен уйти от них. Я пришел к выводу, что вряд ли требовалось объяснение.

— Да-а, — протянул папа, — я понимаю, что ты не рожден бродячим комедиантом и не вырос в этой среде. — Он не казался раздраженным, хотя мой горн оказывал большое содействие во время представлений, а я стал полезным и в других делах.

Мадам Лора сказала:

— Ты как мой Сэм — как твой отец — один из тех, кто идет туда, куда зовет его сердце, и ты из племени тех, что подвержен душевным мукам, и с этим ничего нельзя поделать.

Я еще раз все обдумал, чего совсем не делал во время странствий с бродячими комедиантами, о плавании на море. Вовсе не к краю земли: мадам Лора знала, так же, как и капитан Барр, что нельзя достичь края на комочке звездной пыли — но, может, я проплыл бы вокруг света? Другие люди (она учила меня) делали это в древние времена. На тридцатитонные аутригеры теперь не было надежды в моем воображении; она исчезла в тот день, когда жалкий щенок поднял лапу в ренсларской гавани. Я не знал, каким образом можно было бы что-то сделать, но Нуин, по слухам, был страной прекрасных предпринимателей. Мечта проплыть вокруг света, несомненно, жила во мне в то время, немного спустя после смерти Сэма, и все еще живет во мне, пройдя вместе со мной такое далекое расстояние, такой короткий путь до спокойного острова Неонархеос.

— Иди туда, куда зовет тебя сердце, — сказала мадам Лора. — А зов сердца меняется так, что ты и не ожидаешь, и образ мечты меняется, возможно, приобретая серую окраску. Но ты иди.

Папа Рамли был очень спокойным и трезвым в тот день.

— Лора, для человека настает необычное время, когда умирает его отец. — Он понимал меня таким образом, как она вряд ли могла воспринять, несмотря на всю ее мудрость. — Он потерял спокойствие на какое-то время, Лора, неважно, был ли его отец хорошим человеком или нет, неважно, был ли он сам хорошим сыном для своего отца или плохим. — Папа Рамли понимал людей; он также знал, черт подери, «еловееский род» и «еловеность» — что не одно и то же самое. Кстати, он уже снова продавал «Мать Спинктон» в этих кэтскильских городах и еще раз поверил в нее — или, во всяком случае, надеялся, что она будет излечивать чудодейственным образом, что она иногда и делала. Он, может, догадывался, вспоминая далекое смутное царство своей собственной жизни, как мне иногда снилось, что Сэм Лумис все еще был живым. Он, может, догадывался, что в сновидениях, я, бывало, часто чувствовал себя несчастным и смущенным, вместо того, чтобы быть довольным, не в состоянии приветствовать моего отца естественным образом. Я не смог с Минной раз или два, и ей стало скучно со мной. Сомневаюсь, что папа догадывался об этом: какие бы неприятности, возможно, не происходили в его полувековой бродячей жизни, и вообразить не могу, чтобы у него перестало торчать. — Я рассчитываю, — вел дальше папа, — пересечь море Хадсона из Кингстона, а потом провести зиму где-то в Бершаре. Почему бы тебе не остаться с нами на зиму? Затем, если, все-таки, ты будешь иметь намерение отправиться в Нуин будущей весной, я довезу тебя до Ломеды, и все, что тебе потребуется сделать — переправиться через Коникат.

— Хорошо.

— Черт подери все это, мы будем скучать за тобой.

Может, я сказал тогда какие-то уместные слова. Мне было восемнадцать, я начинал понимать, что значат слова и почему нужно говорить их.

Папа также не мог знать, как часто мне хотелось, чтобы я смог, по крайней мере, увидеть мою мать; сиротское детство — совсем другое дело, он не испытал этого. Его душу согревала память о собственной матери. Она содержала мастерскую по пошиву дамского платья в Вустере, большом нуинском городе. Именно ее смерть, когда папе было пятнадцать, побудила его пристраститься к дорогам. Вряд ли он одобрил бы мое желание, несмотря на свою чувствительность. Желание невозможного в будущем — это, я считаю, хорошее упражнение, особенно для детей; подобное желание в прошлом, несомненно, самое пустое и самое печальное занятие.

Единственное, что я помню по-настоящему отчетливо о той зиме в Бершаре, моей последней зиме с бродячими комедиантами, так это обучение вежливым манерам, которым занималась со мной мадам Лора. Мне придется столкнуться с ними в Нуине, сказала она, фактически я должен буду делать это преднамеренно, стараясь общаться с людьми, которые умеют вести себя прилично и быть внимательными к окружающим. Хорошие манеры имеют значение, сказала мадам Лора, и если я так не думаю, то я чертов дурень. Это позволило мне довольно дерзко спросить — почему. Она ответила: «Ты хотел бы ехать в фургоне, у которого совсем не смазаны оси? Но это еще не все. Если у тебя нравственная душа, впечатление, которое ты производишь на окружающих, может оказаться чем-то более важным. Будь любезен с кем-то, по любому поводу, и ты сможешь легко завоевать симпатию жалкого педераста, который не причинит вреда».