Андрей Валентинов - Механизм Времени

— Зато у меня — есть! — выдохнул Шевалье.

Бумаги обождут. Месяц-другой ничего не решают. Бумаги обождут, а убийцы — нет!

— Я помогу вам, Эминент. Если в смерти Галуа виновен Бонапарт Второй — помогу и с ним.

Мерцал огонь. Недвижны были губы странного человека в дорожном сюртуке. Наконец прозвучало:

— Договорились. Не поминайте больше покойного корсиканца, мир его великой душе. Нашего врага зовут Эрстед. Андерс Сандэ Эрстед...

* * *

На кладбище Монпарнас царил покой. Вот и ворота. Заперты, но калитка открыта. В ворота Огюст бы и сам не пошел.

— Подождите, сэр, — прохрипело рядом. — Сейчас подъедет карета...

Кошмар по имени Бейтс вызвался проводить "гостя" до ворот. С Эминентом простились в "Нельской башне", с великаном Ури — на главной аллее. Швейцарец, уходя, хотел что-то сказать, но не решился.

— Пистолет отдайте.

В ответ — довольное ворчание. Господин Бейтс погладил изделие Гастинн-Ренетта, оскалил клыки:

— В другой раз, сэр! Кстати! — зубы клацнули. — Должен вас предупредить. Нет-нет, не о вашем пистолете. Это безделица. Есть кое-что поважнее. Как вы относитесь к вампирам, сэр?

Огюст не удивился.

— Я их боюсь. Когда я учился в Нормальной школе, нас возили в Биссетр. Это больница для душевнобольных преступников, вроде вашего Бедлама. Там вампиров — целая палата. Некоторые пытались пить кровь. Другие — убивали. Безумие опасно, даже если человек воображает себя тем, кого не существует.

Англичанин кивнул.

— Согласен, сэр. Не волнуйтесь, с безумцами дела иметь не придется. Вот и карета. Удачи, сэр! Д-дверь, она вам очень понадобится!..

И Бейтс вновь огладил свой трофей.

Газовое освещение на левый берег не провели. В темноте подъехавший экипаж смотрелся катафалком. Дверца открылась сама — он не успел протянуть руку.

— Заходите, — раздался женский голос. — Скорее!

_______________________________________

[1] Увертюра (от фр. ouverture , вступление) — инструментальное вступление к драматической композиции (опере или оперетте), обычно в трех частях. Увертюры писались для того, чтобы дать опоздавшей публике время занять место в зале.

[2] Искаженное "God damned it" — "проклятое Богом", "Бог проклял это"; бранный возглас "Проклятие!" на жаргоне Лондонского дна.

[3] Карбонарий (итал. carbonaro, "угольщик") — член тайного общества, основанного в Италии, которое боролось против чужеземного гнета. Довольно быстро слово "карбонарий" стало обозначать вообще членов тайных обществ, борцов с режимом.

[4] Якобинец — член радикального политического клуба во время Великой Французской революции, революционер. В перен. смысле — революционно мыслящий человек, вольнодумец.

Гамлет. Но, положа руку на сердце, зачем вы в Эльсиноре?

Розенкранц. В гостях у вас, принц, больше ни за чем.

Гамлет. При моей бедности мала и моя благодарность. Но я благодарю вас. И, однако, даже этой благодарности слишком много для вас. За вами не посылали? Это ваше собственное побуждение? Ваш приезд доброволен? А? Пожалуйста, по совести. А? Ну как?

В. Шекспир, "Гамлет"

Так приятно сидеть здесь и чувствовать, что тебя могут взвесить, измерить, показать в увеличительном стекле, электризовать, поляризовать, черт знает что с тобой сделать, а каким образом — тебе неизвестно.

Чарльз Диккенс, "Торговый дом "Домби и Сын"

Сцена первая

ЗЮЙД-ОСТ-ОСТ

1

Торбен Йене Торвен считал себя занудой.

Эта констатация доставляла ему искреннее, мало с чем сравнимое удовольствие. Порой он (в мыслях, конечно!) использовал не строчные — прописные буквы, дабы вволю полюбоваться результатом: Зануда. Великий Зануда. Звучит!.. Жаль, ни с кем не поделишься, не похвастаешь — нам бахвальство не к лицу. Как и многое другое, в частности, привычка напевать в рабочее время.

Дом академика Эрстеда, непременного секретаря Королевского научного общества Дании — не сцена Копенгагенского театра. Посему напевать приходилось вполголоса, и только изредка, при благоприятных обстоятельствах:

— Ах, мой милый Андерсен,

Андерсен, Андерсен!

Ах, мой милый Андерсен,

Alles ist hin![1]

Пел гере Торвен, чуть скашивая уголок рта и морща нос. Зеркала в "караулке" отсутствовали, и он даже не подозревал о причудах мимики. Увы, во всем особняке почтенного академика не нашлось совестливого гоблина, который намекнул бы его помощнику: уважающие себя зануды так себя не ведут. Они работают молча, хмуря брови и надувая щеки. Петь же, равно как почесывать затылок безымянным пальцем, дозволено лишь поэтам и прочим драматургам, личностям по определению никчемным.

Гоблины помалкивали, а гере Торвен оставался доволен собой.

— Ах, мой милый Андерсен,

Андерсен, Андерсен!..

Письмо на бланке Королевской Обсерватории он уже прочел, причем дважды. Нет, не удержался — вновь пробежал глазами текст:

"На Ваш запрос... С 3 по 7 июня 1832 года в воздушном пространстве Копенгагена... Ветер — зюйд-ост-ост, устойчивый, с тенденцией к усилению, в том числе на интересующих Вас высотах... Вероятность прогноза..."

Письмо вернулось в конверт, конверт проглотила папка. Настал черед географической карты Европы. Линейка, тонкая и длинная, как спица, поерзав по пространствам Германского Союза, скользнула левее, переходя границу — и замерла, отыскав маленький кружок, обозначавший столицу Франции.

Другой конец линейки упирался в Копенгаген.

Зюйд-ост-ост...

— Ach, du lieber Andersen,

Andersen, Andersen,

Ach, du lieber Andersen,

Все прошло, все!

Geld ist hin, Gut ist hin, alles hin,Andersen![2]

Кивнув с удовлетворением, он аккуратно сложил карту. Линейка спряталась в ящик стола. Гере Торвен боготворил порядок. Иначе и быть не могло — личностям, склонным к хаосу, нечего думать о службе у академика Эрстеда. Торвен являл пример всем, кто работал с секретарем Королевского общества. Вещи должны находиться на предписанных местах, не валяясь, где попало.

Письмам место в папке, чернилам — в чернильнице. Линейке и заряженному пистолету — в выдвижном ящике.

Гоблины относились с пониманием. Шкодить не рисковали. Их отпугивала трость — тяжелая, с навершием из серебра, прислоненная к тумбе стола. Кроме главного назначения — пугать гоблинов — трость помогала гере Торвену передвигаться. Левая нога, в отличие от линейки и пистолета, слушалась не всегда.

Он не жаловался. Трость удачно дополняла облик Зануды: сюртук с длинными фалдами, темная рубашка, шляпа с узкими полями. Черная креповая повязка на рукаве. Так и должен выглядеть коренной уроженец Копенгагена, солидный, в летах — не какой-нибудь бесшабашный бурш или, того хуже, поэт.

— Ах, мой милый Андерсен,

Андерсен, Андерсен!..