Ян Ващук - New Arbat Avenue

«Смотрите, парни! – скажешь ты, сияя. – Это она!»

«Here it is. That’s it», – скажет инженер в наступившей тишине, показывая замершим с открытыми ртами коллегами контрастную и четкую поверхность Плутона на фоне черного космоса, впервые в истории человечества в full HD.

«Офигенно», – напишешь ты, забыв о нетривиальных решениях, условиях и циклах.

«Просмотрено», – ответит она.

«Шикарно выглядишь», – напишешь ты, садясь в такси, и твое сообщение отправится в пустоту, где тихо и прозрачно, где на пустой неубранной постели брошено домашнее платье и стоит открытый лаптоп, где спит сытая кошка, где висит Плутон, где плывет New Horizons, неумолимо превращаясь в пылинку на рукаве Млечного пути и продолжая делать фотки, пока остается заряд и работает связь.

Сегодня приснился дедушка. Он молодо выглядел – не седой, с бородой, худой, в берете, с немного озабоченным лицом, красивыми чертами. Нельзя было сказать, что он был рад видеть меня – скорее, принимал это как неизбежную формальность, которую лучше соблюсти.

Я зашел к нему в его просторную старую квартиру на последнем этаже монументальной сталинки с аркой в семь этажей, высоколобыми балконами с колоннами, гулкими парадными с театральными перилами, открытой лифтовой шахтой и двустворчатыми окнами в пол под пять метров. Из его окон открывался вид на океан, на горизонте маячили маленькие, но узнаваемые силуэты военных кораблей с радиолокаторами и вертолетными площадками. Дом стоял у самого берега, на обрыве, под которым лежал узенький пляж из жесткого песка, смешанного с тиной, галькой и океанским мусором – на таком не позагораешь, можно только ходить в резиновых сапогах и сидеть на принесенном с собой складном стульчике. Пляжа из окна не было видно – его закрывал обрыв – но я знал, что он там. Дедушка сделал все по своему вкусу.

На стене висели часы с маятником – это была точная копия часов из нашей квартиры на проспекте Металлистов в Питере, где они с бабушкой прожили почти 40 лет. Кроме часов, из той квартиры здесь ничего не было. Тусклая атмосфера пасмурного приморского дня сочилась сквозь шторы, отражалась в огромном книжном шкафу со стеклянными дверцами за дедушкиной спиной. Полное собрание сочинений В. И. Ленина начиналось за его левым плечом и продолжалось за правым, из-за головы выглядывало фото – его собственное черно-белое фото в пальто и шляпе, сделанное мастером в каком-то старом салоне. Оно было отретушировано – раскрашенно поверх масляной краской, как дедушка любил делать. Других фото в комнате не было.

– Ну что, Вань, как у вас дела? – спросил он довольно сухо, глядя в окно.

Он никогда не называл меня так при жизни. «Иван», «Ванчо», «Ванька», но – «Вань» – это было совсем на него не похоже. Впрочем, и я не знал его таким – почти моим ровесником, тоже художником, тоже занятым, тоже раздраженным всякими мелочами, отнимающими время.

– Да все нормально, дед, – ответил я.

Я тоже никогда бы не назвал бы его так – «дед». «Деда», «дедушка», но – «дед».

– Как мама?

– Отлично, – улыбнулся я.

Штора отлетела, и я заметил, что погода поменялась – вышло солнце, проступили куски неба, облака выстроились уходящими к горизонту рядами булок, океан застыл и заблестел, как свежая краска. Мне в лицо подул насыщенный миллионами запахов бриз, вместе с ними пришел миллион вопросов, которые я внезапно захотел задать деду – но они тут же улетучились, едва штора опала.

– Вот, поехала в Испанию, – закончил я, показав рукой за окно, где, вполне возможно, не было ни Испании, ни мамы, ни вообще чего бы то ни было человеческого.

– Хорошо, – кивнул дедушка. – Ты как сам, работаешь?

– Да, дедуль! – оживился я, и опять, поддавшись мгновенному порыву, собрался было рассказывать ему о своих проектах, о готовящемся альбоме, о вышедшей книжке, но резкий хлопок форточки (дед поморщился) заставил меня осечься на полуслове.

За окном раздался гул. Над домом пролетел военный самолет с маркировкой U. S. AIR FORCE.

– Ну, славно, – сказал дедушка. Обычно про такой тон говорят «подытожил», про себя отметил я.

Я понял, что официальная часть визита подошла к концу, и теперь все, что мне осталось – это свободные «плюс-минус десять минут», которые я могу использовать по своему усмотрению, не выходя за границы этикета ничего не должных друг другу деловых людей. Я еще раз окинул комнату взглядом, встал из-за стола, подошел к окну, всмотрелся в горизонт – корабли были подернуты маревом, они дрожали и искажались, медленно перемещаясь и вращая своими орудиями, в них не было никаких признаков иллюзии. Снова раздался гул – намного громче, чем в предыдущий раз. Стекла задрожали, завибрировали под моими ладонями, затрясли пыль, частички паутины и высохших мух, скопившихся между рамами. Окно заколотилось – сильнее, чем просто странно, грубее, чем просто реалистично, от чего у меня где-то в животе железно задребезжала и стала натягиваться тонкая струна паники, постепенно набирая свой высокий нестерпимый тон. Сверкающий на солнце, играющий стеклами кабины, лопатками двигателей, пулеметными башнями, различимый в мельчайших деталях, над домом заходил на новый круг американский стратегический бомбардировщик B-52 образца начала 60-х. Дедушка сидел неподвижно в кресле и поглаживал бороду. Я наконец решился и спросил:

– Дедуль, скажи, мы на острове, да?

– Да, – просто ответил он. Не эпично, не монументально, просто – «да».

– А год какой? – сразу же спросил я. Диалог начал раскручиваться, как спираль, через один обычный шаг, через два, через тысячу – шестьдесят второй – а место? – остров Рождества – минуя несущественные мелкие подводящие вопросы, одновременно с тем, как воздушная крепость поднималась на высоту бомбометания – небо, безбрежность, нежность, мерсибит, пушап и безбожие, – все это вытягивалось в одну звенящую нить не-из-беж-нос-ти, вокруг которой сходились финальные моменты нашей встречи.

– Nine, eight, seven, – отсчитывал офицер в насквозь пропотевшей рубашке с короткими рукавами – частично от тропической жары, частично от нервов. – Six, five-er…

Камера фиксировала его effort, чтобы позже быть смонтированным в пропагандистском movie by Department of Defense.

– Дед, – продолжал я, превозмогая перегрузки, потери гласных в словах и слов в запасе. – А что если убежать отсюда? Что если доплыть до материка? Они ведь все там, да? Джон, Джеки, Мэрилин, королева Елизавета, Джон, Пол – их можно встретить?

– Попробуй, – невпопад ответил он, пожав плечами.

– Zero! – прорезался в трещине, ползущей по высокому сводчатому потолку, голос командующего операцией «Доминик».

– Cut! – в шутку выкрикнул режиссер, предвкушая невероятные монтажные склейки.