Евгений Константинов - Изоляция Застолья

– Не скажу, Владимир Иванович. Хотя, вашей зарплаты, даже – двух зарплат на мою пластилиновую фигню не хватило бы. Борисыч может подтвердить – позавчера две девчонки за две мои новые поделки триста зеленых отвалили…

– Не понял? – вновь вскинул седые брови подполковник. – Сколько же тогда «Три охотника» стоят?

– Борисыч, у меня цены стабильные. Помнишь? Озвучить сможешь?

– Одна фигурка – сто баксов, антураж – от пятидесяти, – принялся загибать пальцы Клюев. – Итого, Владимир Иванович, если перевести на рубли, подарок, который вы сделали товарищу генералу, по шкале скульптора нашего Шубы стоит порядка десяти тысяч рублей. И это – без шуток, поверьте.

– Ни себе фига! – выдал подполковник и в очередной раз вскинул брови, чем заставил и капитана, и сержанта улыбнуться. – Получается, скульптор Шуба, Сергей Михайлович, я перед тобой в долгу? Особенно, если учесть, что еще одна звездочка на моих погонах – твоя заслуга!

– Все нормально, Владимир Иванович. Я почетную грамоту на самом видном месте повешу, – Сереге стало весело.

– Да-а-а… Я даже не знаю, как теперь к тебе подъехать с, как мне казалось, очень заманчивым предложением…

– Владимир Иванович, – обратился к подполковнику Клюев. – Мы с Сергеем Костиковым друзья. Пришли к нему в гости, он нас радушно принял – все по-людски. Я бы даже сказал – по-товарищески, по-дружески. Чего тут вола за хвост тянуть!

– Да, надо выпить, – решительно кивнул подполковник. А когда выпили и закусили, посерьезнел:

– Ту такое дело, Сергей Михайлович. Маньяк в нашем округе появился. Нападает в подъездах на молодых девушек. И вот же сволочь, бьет по позвоночнику чуть пониже шеи, тем самым парализуя жертву, и в таком вот жутко беспомощном состоянии ее насилует, при этом напевая песенку: «Ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не забудешь…» А потом уходит, ничего из ценностей не забирая, но оставляя молодую-красивую валяться на полу в подъезде – мало того, что изнасилованной, так еще и парализованной…

– Господи, – закрыл глаза Серега. – Есть же уроды жизни. А вы еще против ужесточения смертной казни…

– Видимо, у маньяка-песенника фишка такая, – продолжил за начальника Клюев. – Оставлять жертву живой, чтобы она, парализованная, сознавала, что это был ее последний секс, что никто на нее в таком состоянии, когда ни руками, ни ногами не пошевелить, впредь не позарится. Разве что сам песенник. Ведь он же, скот, прежде чем уйти, напоследок, как бы обещал только что изнасилованной жертве, мол, жди меня, и я к тебе когда-нибудь вернусь. Только очень жди…

– Ублюдок!

– Мы должны его найти, скульптор Шуба, – сказал Заводнов. – Есть надежда, что с твоей помощью…

– Объясните, пожалуйста, товарищ подполковник – с какой-такой моей помощью? Предлагаете караулить в подъездах…

– Предлагаем вновь задействовать твой уникальный эксперимент, – сказал Клюев. – Чтобы ты сделал пластилиновую копию этого маньяка и, возможно, она… подскажет…

– Борисыч! У тебя с головой все в порядке? Соображаешь, о чем говоришь?

– Погоди, Шуба! Ведь ты же слепил не только копию Лисавина, которая навела нас на прототипа, но и меня самого в пластилине скопировал! И от моей копии умудрился узнать, какие именно «Ессентуки» предпочитает некий хитрый человек.

– Борисыч, то был уникальный эксперимент, другими словами – неповторимый. В то время у меня, сам знаешь, что с травмированной головой происходило. Сейчас я сам в произошедшее не верю. А верю в то, что настоящая правда – это придуманная версия со звонками по мобильнику. Только так, иначе крыша может поехать! На-ка вот, держи…

Серега сунул Клюеву масляную икру, а сам, оставив спинку воблы на потом, принялся обгладывать ребрышки.

– Да-а-а… Но крыша – крышей, а маньяк – маньяком. Моей внучке – недавно семнадцать исполнилось. Как представлю, что и ее кто-то вот так подстережет в подъезде, врежет по позвоночнику, чтобы парализовало девочку, потом станет насиловать…

– Вот-вот, – продолжил за подполковника Серега. – А когда поймают насильника, над ним будет самый гуманный суд в мире, который признает его невменяемым и выдаст абсолютно дебильный приговор, благодаря которому ублюдок, искалечивший жизни десяткам людей, будет отдыхать на всем готовеньком в какой-нибудь психической больничке. И дожидаться освобождения, чтобы после выхода подстеречь в подъезде еще чью-то внучку, дочку, невесту…

– Ладно, скульптор Шуба, ладно! Согласен я с тобой, мягкие у нас законы в отношении всякой мрази. Но законы они и…

– В задницу такие законы! – вновь перебил подполковника Костиков. – Вы же нормальный человек, Владимир Иванович. И вы первый наплюете на все эти дебильные законы, когда беда коснется лично вас. Ведь, правда? Правда?!

– Да, правда, правда, скульптор Шуба. Если, не дай бог, такая беда случится, своими собственными руками удавлю ублюдка!

– Я – тоже, – мрачно сказал Клюев.

– И тем самым – вы нарушите закон, которому служите в своих погонах? – горько усмехнулся Костиков.

– В задницу такие законы, – сказал подполковник.

– В очень глубокую задницу, – поддержал его капитан.

Помолчали. Попили пивка, закусывая лещом и воблой. Допили коньяк. О чем было говорить – о предстоящем получении почетных грамот?

– А скольких он уже… того? – наконец спросил Серега.

– Четверых, – ответил Клюев. – Первая умерла. Не рассчитал удар. Судмедэксперты сказали, что он ее уже мертвую насиловал.

– Пока теплая, – вставил Заводнов.

– С тремя остальными был аккуратней… Они в сознании, общаться могут, но – ни ногой, ни рукой. И пойдут ли на поправку – неизвестно.

– Фоторобот?

– У него всегда на голове черный женский чулок. Видимо, надевает его перед самым нападением, – сказал Борисыч. – Рост – средний, щуплый. Черные ботинки, джинсы, опять-таки черная курточка – в Москве каждый третий так одевается. Говорил без акцента, именно по-московски. Единственная примета – татуировка между большим и указательным пальцами на правой руке – в виде двух букв «Т» и «Ё».

– Хм, у меня есть знакомый писатель-фантаст с фамилией Тё – кореец. Кстати, Борисыч, меня с ним Игорь Акимов в Питере познакомил. Только совсем не щуплый, и говорит далеко не по-московски.

– В жаргоне тюремно-лагерного блатного режима аббревиатуры ТЁ нет, – сказал Клюев. – Скорее всего, эти две буквы – начало клички. Какой-нибудь Тёплый, Тёмный…

– Или Тёртый… – Серега открыл еще одну банку пива. – Ну, что ж, придется вечерами дежурить в подъездах, и просить у подозрительных мужиков прикурить. Авось маньяк этой своей наколкой засветится.

Якобы маньяка-песенника Серега Костиков лепил с себя самого. Не полностью, а только голову с натянутым на нее женским чулком. Чулок был Машкин. Серега не помнил, почему он оказался у него в гардеробе, в смысле, почему не выбросил его вместе со вторым чулком и с остальной одеждой уменьшенной работницы ресторана «Фазан и сазан». Наверное, просто проморгал.