Наташа Корсак - Полёт в Чаромдракос

– Vouz voulez dire, que que ce n'est pas vrai? [79] То есть всё это неправда ( фр. ). – в надежде спросила я.

– Elle avait tort. Mais si tu continues à dire de telles absurdités et collectionner des rumeurs sur les grands gardiens de la ville, alors tu seras le premier enfant qui je… mangerai [80] Была неправдой. Но если ты и впредь будешь говорить подобные глупости и собирать сплетни о великих хранителях города, то будешь первым ребенком, которого я… съем ( фр .). , – расхохоталась химера.

– Да, кто-то вот уже из ваших двуногих допрыгался, стараясь показать своё превосходство, заметил пеликан, похлопав крылом по скрипящему карликовому табурету.

– О ком это ты? – спросила я, разглядывая неказистое сиденьице.

– Когда-то эти табуреты были людьми, – начал пеликан. – Простыми парижскими студентами. Любили подолгу сидеть в тавернах и пить то, где градус покрепче…

– А я просто ловил рыбу в реке. Каждый день ловил, чтобы не умереть с голоду, – продолжил месье Шаморт, внезапно оказавшийся за моей спиной. – Однажды задержался у реки до ночи, как вдруг услышал пьяные голоса студентов. Я подумал, что ребята мирно возвращаются домой, и приветливо поклонился им, но те, увидев черного кота, рассвирепели. – Кот прислонил лапки к мордочке и заплакал. – Я любил людей, а они стали меня избивать деревянными палками. Они посчитали, что черный кот принесет им несчастье. От боли и обиды я умер.

– Je l'ai trouvé tout sale au bord d'une rivière. Les garçons contents de leur acte de courage étaient assis ensemble et vidaient leurs verres «dugin» [81] Я нашла его у реки грязного… Довольные своим подвигом парни сидели рядом и допивали джин ( фр .). , – сказала Стрикс. – J'ai dû les punir. J'ai fait monter des bâtons de bois et ils ont commencé à battre les tueurs sur les côtés et sur leurs dos jusqu'à ce que les jeunes hommes ne deviennent des tabourets déformés, et maintenant tout le monde peut s'asseoir sur eux… [82] Мне пришлось наказать их. Я подняла в воздух деревянные палки, и те давай колотить убийц по бокам и спине, пока юноши не превратились в искорёженные табуретки, на них теперь любой может посидеть своим… ( фр .) – устало улыбнулась Стрикс.

– Вот это правда, – подтвердил слон и игриво пощекотал дергающийся табурет.

Я с жалостью погладила черного кота-призрака по пушистой щечке. Да, ну и история с ним приключилась.

– Ваши жареные паучки и банановый сок, – произнес официант-воробей, выставляя перед Стрикс химеровские лакомства.

– Вот её любимая еда, – прошептал слон и усмехнулся. – Хрустит прилично и перед жаркой не пищит!

Я с облегчением вздохнула. Ещё бы Камилла очнулась, и тогда точно можно верить в чудеса! Но она продолжала лежать с полузакрытыми глазами, и все мы ждали волшебного китового молока. Но почему-то воробьи не спешили, и Стрикс уже хмурилась. Тогда месье Шаморт сам отправился на кухню.

Через минуту он вернулся. Его черная шерсть почти побелела. Уши были опущены, хвост поджат.

– Молока больше нет. Это было последнее китовье молоко, которое могло привести её в чувство, но оно скисло. Не место ему на земле. Говорил же я, ох не место… – Кот плакал и продолжал: – Один воробей-стажер случайно испортил наш холодильник. Что же теперь делать?

– Что делать? – как попугай повторила я. – Другое молоко не подойдет?

– Боюсь, что нет. А это… это была порция того молока, что когда-то Камилла добыла сама, – печально отметил кот.

– Камилла! Ну, очнись же! – закричала я.

Но Камилла не отвечала. Мы столпились над ней в полном отчаянии. И тут я ни с того ни с сего завела песню, что уже второй день ходила за мной по пятам. Ту, что пела и Камилла у Нотр-Дама.

Стрикс знала некоторые слова и стала подпевать. А то, что мы не помнили и не знали, по человеческой традиции заменили на простое «ла-ла-ла»:

Краем глаза я заметила, как на лице Камиллы рождалась слабая улыбка. И мы продолжили. Я тоже положила руки на халадонтас. Он почти не блестел, словно и сам был болен. Я не знаю, сколько времени мы так простояли. Но вдруг откуда-то издалека послышался вой, как волчий, но в сто крат нежнее. В каждой его ноте эхом отзывалась лесная флейта.

Этот звук становился всё ближе, всё яснее. Я не понимала, откуда он.

Тут сквозь каменные стены таверны прорвался ветер и поднял в воздух всю утварь, всколыхнул рыболовные сети. Стены таверны задрожали. Все гости: кролики, голубь и даже задремавший пес – выбежали на улицу, в страхе захлопнув дверь.

Стрикс довольно улыбнулась и сказала:

– Je pensais que tu étais stupide. Mail il s'est trouvé que tu as de l'imagination! [83] Я думала, ты глупая. А ты с фантазией оказалась ( фр .).

Неоднозначный комплимент! К тому же меня слишком напугали вой и ветер. По спине снова пробежались мурашки, как бывает перед визитом к зубному врачу. Я почувствовала запах молодого костра, разведенного из молодых луговых цветов… и собачьей шерсти. Неужели где-то горит приют для собак? Но тогда почему мы не слышим сирен пожарных машин?

Я взглянула на Камиллу, её по-прежнему лихорадило. Она выгнулась, точно сломанная ветка, и будто на последнем дыхании произнесла:

– Я здесь, Лука!

Он, словно вспышка, возник из языков пламени, что ещё мгновение назад мирно, заботливо обогревало кошачью таверну. От страха месье Шаморт заметался из угла в угол в поисках кувшина с водой. Кот спешил затушить разлетевшиеся в разные стороны шипящие угли. Они уже вцепились в сухие рыбацкие сети, подушки и деревянную посуду и, точно взбесившиеся котята, только что выпущенные из теплой коробки на волю, принялись лизать всё вокруг своими огненными язычками.

А Стрикс затаила дыхание, вытянулась в струнку с видом влюбленной мадам и драматично прислонила каменные ладони к своей груди. Слон протрубил рефрен из «Марсельезы». Луи, в свою очередь, спрятался под моей гаврошкой, оставив на свободе лишь кончик своего хвоста. Суетились все, кроме Камиллы.

Она протянула руку к неизвестному зверю, но та безжизненно рухнула на слегка подпаленные подушки.

Огненный пришелец стряхнул с себя голубой пепел и распушил густую шерсть. Когда зверь поднял на нас свой взгляд, я чуть не свалилась замертво. Его бездонные глаза пылали обжигающим пламенем острого горчичного цвета. Казалось, будто я видела этого зверя прежде. Точно на ожившей картине в спальне Камиллы в тот самый вечер, когда я ещё её презирала.

И вот передо мной стоит белый волк размером со взрослого пони. А впрочем, не совсем волк. Усы на его большой мохнатой морде были длинными кошачьими, растрепанными во все стороны, словно телеантенны. Уши его по-пумовски лежали на макушке. Хвост был тонким, к кончику заостренный, совсем как у крыс. На холке у зверя кружевной волной блестела огненная шерсть. И казалось, стоит ему разозлиться, как она разгорится красным пламенем и зажжет здесь всё вокруг.