Алексей Козлов - Супернестор. Том I

Из тёпленькой юдоли
Князья шмыгнули в рожь.
Известно, что без соли
Далёко не уйдешь.
Мы думали: «Вот нива!
Вот – гречка!
Вот – фасоль!
Но отчего всё криво?
И вбок?
И исподволь?
Мы вроде не дебилы?!!
Есть репа и слюда,
Но отчего все силы
Уходят в никуда?
К чему безглазы власти?
За что с далёких пор
На нас летят несчастья
И слезы, и позор?»
Мы вопрошали это
У идолов в пути
И не могли ответа
Приличного найти!

И вот России слава!
Дожили наконец
До князя Ярослава
По прозвищу Мудрец.
Конязь родился новый
(Чудес не вижу в том!)
В корзине тростниковой,
В кольчуге со щитом,
С серебряною ложкой,
В рубашке (Я не вру!),
В сафьяновых сапожках
И с трубкою во рту.
Имел он голос звонкий,
Сребро считать любил
И в Библию ручонкой
Потыкать норовил.
Не вопрошайте, друже,
Откель известно мне,
Как он ловил лягушек
Удилищем в Днепре?
Он светским быть старался,
Неплохо басом пел,
На моду покушался,
Но в сём не преуспел.
Сморкался громко в стяги —
Донёс до нас Ротверг..
(Языческие саги
Никто не опроверг!)

Картинка в духе Брэма:
Великий князь любил
Грудастых иноземок
За их любовный пыл.
Нет, это не по теме!
И, радостью горя,
Описывать в гареме
Не будем визиря!
Отметим, не вникая
В семейные дела,
Что его дочка злая
Гаральду не дала…

Он долго жил на свете
И всё добро творил,
Но дети…
Ох, вы, дети! —
Он землю раздарил.
А дети от испуга
И жадности тотчас
Пошли тузить друг друга
Не в бровь, а прямо в глаз!
Удел нам тяжкий сужен…
О как произнесу?
Брат брата жрёт!
На ужин
Брат Сарыч съел Лису!
Мы так и не узнали
В чём смысл и цель борьбы,
Ведь города взрастали
Быстрее, чем грибы.
К нам влез, тесня довольство,
Посланец диких орд
И деверь беспокойства-
Гер Лёгкий Дискомфорт.
Махнул он в Суздаль смело.
Вопрос превыше сил:
Какою частью тела
Волхвов он задавил?
Реченье Ромуальна:

– Ваш трубадур и скальд
Не-про-фес-си-онально
С врага снимает скальп!

Как можно быть спокойным?
Как за решеткой петь?
Как в бесконечной бойне
Случайно уцелеть?
И это лишь начало
Больших чуланных битв,
Где Б. Матерь подкачала
С мешком своих молитв.
Весёлая компанья
Металась вдоль границ.
От взлёта – до изгнанья
Карьера этих лиц.
Творец не распознает,
Настолько всё темно,
Кто здесь кого кромсает,
А кто с кем заодно.

Волхвы и звездочеи
Пришли в деревню Грязь,
Но мы их всех на реи
Развесили, взмолясь.
С невиданною силой
При виде божьих книг
К Сивилле Тупорылой,
Рыдая, он приник.
Кудесник нёс с амвона…
Послушать нам пришлось
Про зло Армагеддона,
Засунув палец в нос.
О благость в Веки Оны!
Здесь более в чести
Вовсю кропать законы,
Чем оные блюсти!
Засранцы и засранки
Предпочитали те
Московские баранки
Московской мокроте.
И все – во имя, чтобы
Отплыть с «Торой» в руке
И близить час Потопа
И качки в Ковчеге.
Кресты,
Поклоны,
Хоры,
Видения и сны,
Как шишки с сикаморы
Иль финики с сосны!

– Прекрасно, скажем смело,
Что наш Христос воскрес,
Но все же ближе к телу
Нам шкурный интерес!
Презрев молитвы, пени,
Опять Христос воскрес…
O! Mene…mene…mene…
Mene tekel fares!
(Вас ждут несчастья и возмездия!)

Мы сбились к аналою,
Смотрели скорбно вниз
И путали порою,
Где Глеб,
А где Борис…
Об их печальной доли
И прочих чудесах
Такого напороли
В поповских ектиньях,
Что ваш слуга покорный,
Прочтя сие, брюзжит
И с площади соборной
Откланяться спешит…

Однажды на рассвете
Отринулась соха.
Мстислав схватился с Редей
В борьбе за потроха.
И с воплем: «Не преемлю
Воздыкаться с вором!» —
Ударил Редю в землю
И тюкнул топором.
Кровь с княжеского шлейфа
Вкруг брызнула струёй…

– Убейте Борислейфа!
Злодей – мой брат родной!
Эдмонт заплакал горько:

– Ой, братцы, не могу! —
И смачно тяпнул Борьку
Клинком по кадыку.
Убиты, так убиты…
Народ, смеясь, дрожал…
Сын лейтенанта Шмидта
Из Любеча сбежал.
На помощь Божьей Мамы,
За благостный зарок,
Он начал строить храмы
И всё крестил пупок.

Не будем в нашем стане
Устраивать совет,
Где место Таракани?
Сие большой секрет.
Гадая по просфоре,
Святые кирпичи
Ищите на Босфоре,
Иль где-нибудь в Керчи!
Идите и найдите
Прародину гробов,
Где сосланный Овидий
Скрывался от жлобов.
Настроенные колко,
Мы повалились ниц
Пред злобой Святополка,
Не ведавшей границ.
Делец, имея виды
На соль,
Табак
И мёд,
Любил менял с Тавриды
Кидать за годом год.
Невинных было мало…
На голые поля
Глухая тень упала
Со стен монастыря.
Монашенки (Приемлю
Сие, но не пойму!)
Закапывались в землю
И множились в гробу.
С утра до самой нощи
Сочтя колами дни,
Облизывали мощи,
Не зная, чьи они.
На переплёты (Боже!
Вот только бы не зря!)
Дьячки снимали кожу
С мошонки упыря.
Попы в скитах запели,
Во дрожь вогнав Бову:

«Запрись в холодной к-е-лье
И сядь на жердь в углу-у-у!
Расслабься осторо-о-ожно,
Почу-у-увствуй жар от ног
И глаз скоси сколь мо-о-ожно
На трепетный пупо-о-о-о-о-к!
Почувствовав благое,
Остри Господний нюх,
И ноздри сжав рукою,
Ищи, где бродит дух!
Томись, томись изустно!
Глотай одни хвощи,
А то, что очень вкусно,
Отбрось!.. И не взыщи!»

Да, парни были яры
Топить пчелиный воск…
Творит одни кошмары
Невыспавшийся мозг.
Восставший люд со страху,
Чтоб тот нас возлюбил
Папаху Мономаху
На Святки подарил.
Владимир знал, с кем знался,
Один монах – братан
За это так и звался
Сциписпис Мокроштан.
Божественная птаха,
Презрев сие лицо,
На шляпу Мономаху
Подкинула яйцо.
Владимировы позы
Правдивы, но бледны:
Он лил все время слёзы
И пысался в штаны.
О ярь деяний втуне!
Отчаянный бунтарь
Завёл среди петуний
Покаянный «Тропарь».
Что это? Холодея,
Вторгаются извне
Эпоха Водолея
И потный Марс в Овне.
К древлянам и варягам
В хоромы и дома
Вошла степенным шагом
Всевластная Чума…
Мы, видя, как он тужит,
Заплакали вослед.
Плещеевская Лужа —
Свидетельство тех лет.

Когда столкнулись оба
В овраге, Ваша Честь,
Он половца Русоба
Заставил кактус съесть!
В дыму свирепой драки,
Толкаясь от земли,
Серебряные раки
По храмам поползли.
Он не считался с нами
И Киева холмы
Так забросал церквами,
Что были в шоке мы.
К войне от тихой дремы
Слободку понесло:
Свирепые погромы
Смутили нам чело.
Крестьяне были хмуры,
Вердикт их был суров:
Не надо рвать три шкуры
Со смердов и рабов!
Какая страсть и сила!
Его во сне благом
Жена перепилила
Могучим языком.
Так Божий соглядатай
И грешный человек
Нагорною колядой
Закончил долгий век.
Летописец Ананья,
Перо засунув в рот,
Приводит завещанье,
Где плакса вопиёт: