Автандил Хазари - Граница ночи. Роман в новеллах

Но вдруг сквозь наваливающуюся дремоту я слышу чью-то тихую беззлобную брань, она доносится с дороги. Поднимаю голову, прислушиваюсь: то явно какой-то старик вздыхает и ругает немилосердную судьбу. Вскакиваю и бегу к нему, а там будь что будет… Выбегаю на дорогу, смотрю на него, он на меня, и даже в темноте лесной дороги я вижу его дружелюбную улыбку. Улыбку, не гогот презрения, а улыбку? Да он, должно быть, просто меня не разглядел…

– Не самое подходящее место и время ты выбрал для прогулок, юноша, – говорит он, будто старикам ночью в лесу самое место. – Куда путь держишь?

– К морю, – неопределённо машу рукой.

– Зачем же тебе море?

Этот вопрос ставит меня в тупик, хотя сам-то я, вроде, понимаю, зачем мне море, но как это объяснишь незнакомому человеку? Мне осталось недолго, объясняю я, хочу увидеть его перед смертью. Старик становится серьёзен и просит поделиться своей историей. Я соглашаюсь, но предлагаю сперва устроиться на ночлег, а затем уже и разговоры вести. Мы разжигаем костёр, исследуем содержимое сумки старика и тем временем беседуем. Я всё рассказываю, а он качает головой и соглашается, что поступил я правильно, сбежав. Называть его старик просит Сен-Жаком, родом он из дальних мест, а в наших краях уже давно бродит скитальцем. Совершал паломничество, да так и привык к жизни вольного странника. Ищу, говорит, добрых людей да разные чудеса, хотя в наше время добрый человек уже сам почти чудо. И фляжку с вином то мне даёт, то сам прикладывается.

– Что же вы делаете, – говорю, – разве не знаете, что бывает, если слишком близко сходиться с чумными? – А он только улыбается, как блаженный, да хлебом закусывает и меня угощает. Ложимся спать, а утром просыпаемся вместе с лесными птицами и собираемся в дорогу. А на вопрос, куда же он сам-то направляется, говорит, что меня к морю провожает. Видно, и правда без дела слоняется на старость лет.

И вот идём мы, один день, второй, третий… Я всё больше слабею, болезнь уже не даёт сомневаться в себе, ибо появляются страшные признаки, по которым мы так часто вычисляли чумных. Старик щупает меня в разных местах, находит шишки и качает головой… Но делать нечего, я уже готов, теперь одна забота – добраться бы до моря. Погода стоит тёплая, солнце просушило землю, последний раз прогрело её, и природа будто замерла в блаженстве, наслаждаясь прощальной солнечной лаской. Потому и мы духом бодры, чему помогает и хорошая еда, которую Сен-Жак всё достаёт из сумки, словно у неё нет дна. Класть не кладёт, только достаёт, добавляя собранные в лесу травы и коренья. Рыба не тухнет, хлеб не черствеет, это странно, но я не задаю вопросы, боясь спугнуть благодатное волшебство. И мы говорим, говорим, но иногда и молчим каждый о своём. Я рассказал всё о моём прошлом и почувствовал благодарность к старику за то, что его любопытство становится поводом вспомнить свою жизнь. Мать будто снова возвращается ко мне, и я оттягиваю прощание с ней, удерживая себя от перехода на другую тему.

– Ты боишься проститься с памятью тела, значит, не веришь во встречу душ, – говорит Сен-Жак.

– А я найду её там? Смогу угадать? Мы там будем такие же, как здесь? – спрашиваю я, полный смятения: я не хочу больше быть уродом, но боюсь не найти мать, если мы сменим облик.

– В мире сущностей ты не сможешь быть таким же, как в мире форм. Форма преходяща, а сущность вечна. Но не бойся, ты обязательно найдёшь свою мать, ведь будешь искать не глазами. Ты встретишься с ней там, где нет отдельного и различного, где всё едино и прекрасно… И там вы сможете быть по-настоящему вместе, как части одного целого, ибо лишь на земле изначально целое предстаёт отдельным, а единое – многим.

Последние слова Сен-Жака я совсем не понимаю и снова погружаюсь в свои грёзы, где больше нет унижения и одиночества, где я прекрасен и любим, где я важен сам по себе, а не как средство чьего-то нечестивого заработка. И мы идём дальше, день за днём, всё ближе к морю, и ведём возвышенные беседы, в которых мой провожатый рассказывает мне, что видит моё будущее в сиянии. А тело тем временем разрушается, покрывается язвами и гниёт, страдания истязают меня, но дух крепнет с каждой минутой, и я знаю, что доберусь до цели.

И вот настал миг, когда, взобравшись на холм, мы видим море: оно сверкает узкой рубиновой полоской, до него считанные часы. Резкий солоноватый ветер бьёт в лицо, я обнимаю Сен-Жака, радуюсь и плачу от неизбежного расставания с добрым стариком. И мы идём дальше. Я смотрю вокруг и стараюсь запомнить природу такой, какой она предстала предо мной в последний раз. Вечно торопящиеся облака, то и дело непочтительно загораживающие ленивое солнце… Побуревшие луговые травы, уставшие смиренно висеть жёлтые листья; ветер сманивает их оставить свои когда-то шумные, а ныне пустеющие дома и пуститься в странствие. Они весело откликаются и навсегда рвут с прошлым, ничего не зная о том, что ждёт их впереди. По земле пролетают тени птиц, и всё куда-то движется, а куда и зачем, всё дальше от истока или всё ближе к истоку, неизвестно.

Движемся и мы. Дорога вьётся мимо утёса, до него уже рукой подать. В одном месте Сен-Жак останавливается и прощается. Дальше иди один, говорит он, а мы ещё встретимся, если когда-нибудь тебе снова понадобится помощь и участие. И я иду, и с каждым шагом моё прошлое становится всё длиннее, а будущее короче. Вот уже виднеется край, я подхожу совсем близко и смотрю вниз. Буйное, дикое море свирепеет от того, что кто-то посмел установить ему каменную преграду, указал предел, и оно бьёт в него, будто хочет уничтожить все границы и познать бесконечность, разлиться по всему миру и превратить его в себя. Я не знаю, где его начало, оно теряется в сизой холодной дали, но конец здесь, в скале над пенящейся пучиной. Или, наоборот, здесь конец земли, а у моря только начало, а конца и вовсе нет.

Я думаю над этим последним вопросом моей жизни, но вдруг понимаю, что здесь на него не может быть ответа, это знание требует последнего шага. И я оглядываю этот суровый и прекрасный мир, я так мал по сравнению с ним, так жалок и убог, но сейчас он существует словно для меня одного, как будто вся природа была сотворена только ради этой минуты. Прощайте уродство, страдание и болезнь, я отталкиваюсь от края огромной скалы и лечу, ощущая себя счастливым и свободным, как никогда ранее. Где-то далеко внизу скользит моя тень, и море вздымает белёсые пенистые конечности, готовясь принять меня в свои ледяные объятия.

Лошади, пофыркивая, остановились. «Похоже, это здесь» – подумал барон, смотря из маленького окошка кареты на крепкий каменный дом. Найти его среди буйных зарослей нехоженной городской окраины, да ещё в ранние осенние сумерки, было непросто, но именно Агриппу знающие люди рекомендовали как лучшего в своём деле. Барон несколько раз ударил тяжёлым дверным молотом и стал ждать ответа.