Андрей Кайгородов - Вибрирующая реальность. роман

Арнольд взял столовый нож и помахал им в воздухе словно саблей.

– Честно говоря, не представляю себе, чего они хотят, какой русской экзотики? Гладиаторы – это не наш профиль. У нас мордобой на Масленицу, затем братание и целование в пьяные разбитые уста. Как там у Башлачева – «Если забредет кто нездешний, поразится живности бедной, нашей редкой силе сердешной, да дури нашей злой заповедной».

Самсон смачно захрустел капустой.

– Не знаю – Вазян развел руками – может дури, а может и напротив русской святости, подвижничества. А чего, в монастырь их определить и пусть молятся днем и ночью. Или там – Вазян помахал кистью руки вправо и влево – можно, как Ермак Сибирь покорить, как думаешь?

– Разве угадаешь, что у них в головах, могут в советских бомжиков захотеть нарядиться и ползать по помойкам объедки жрать, да банки алюминевые собирать.

– В советском союзе бомжей не было – возразил Вазян – там все работали. А сейчас мы с тобой безработные и это нормальное явление. У нас капитализм обреченно цветущий и источающий запах миазмов.

– И работа была, и худо-бедно жилье – согласился Самсон – у всех. Захотелось тебе, к примеру, поехать, а пусть хоть в Урюпинск. Садись и поезжай. Нет, там никто тебя с оркестром встречать не станет, но работой обеспечат и жилье, пусть в общаге, но предоставят, с голода не дадут умереть.

– Умереть-то, может, не дадут – хмыкнул Вазян – и с голоду не помрешь, в тюрьме и охранник приглядит, чтобы ты копыта не отбросил и накормят тебя баландой, а ты родной, знай паши на благо родной партии и правительства. Свободы не было – многозначительно произнес Вазян – свободы.

– Какой свободы, у кого ее не было? – вспыхнул словно спичка Штиц – это сейчас нет свободы, а тогда люди были свободны и чувствовали себя вопреки всяким режимам свободными. Они пели то, что считали нужным, что хотели петь, писали, рисовали, не боясь быть непонятыми, не опасаясь подохнуть с голода, не изменяя своей вере и принципам.

– А цензура, а КГБ? – яростно отстаивал свою позицию Вазян.

– Какая на хрен цензура, это сейчас цензура, цензура денег, диктат лавандоса, а главный цензор – рынок, вот где цензура. А раньше не было никакой цензуры. Только тут не нужно путать хрен с трамвайной ручкой. Одни писали для власти, в угоду ей, конъюнктурщики, при этом занимаясь искусством. Нет. Нет, не просто так, абы как, а по высшему разряду. Правда, в предложенных рамках, а другие занимались тем же самым, только вне границ, вне рамок. А Высоцкий клал, на всю эту цензуру, у него она была иная. Цензура совести, цензура сердца, если хочешь. А то, что там КГБ и т. д. и т. п. плевать он на все это хотел с колокольни, потому как свободный был. Внутренняя свобода в нем была.

Самсон почти кричал, жестикулируя, словно дирижер симфонического оркестра.

– А сейчас и ни рамок, и ни искусства нет, есть один, сплошной бизнес. А бизнес, друг мой Колька, с искусством ничего общего не имеет. Вот скажем наш русский великий современный художник, когда он успевает писать свои картины, если из телевизора в казино и обратно в телевизор. А при этом нишу свою занял плотно. И деньги рубит не хилые, только искусства там нет.

– Нет, я не согласен – возразил Вазян – херь полная. Только странно, что это ты говоришь мне искусствоведу. Искусство всегда оплачивалось золотой монетой, все, чего-либо стоящие живописцы, находились на службе у королей, у пап, богатых купцов, да у тех же генеральных секретарей. Они все были придворными, однако творили искусство и творили его не безвозмездно, то есть даром, а получая при этом приличный гонорар. И сейчас ничего не изменилось, если ты бездарь, да хоть сколько ори, что ты гений, тьфу и растереть, ты никому не нужен. А если у тебя есть талант, то обязательно заметят, а вот потом засунут в мясорубку и сделают фарш, чтобы лучше жевалось, а через год, два высрут, прости за грубость, да забудут.

Вазян замолчал, утерев сальный от масла рот.

– Нет правды на земле, но нет ее и выше – блеснул своими знаниями Самсон – А. С. Пушкин, маленькие трагедии, «Моцарт и Сальери».

– Пушкин умер, сказал князь Вяземский, выйдя к народу, а из толпы крикнули, нет, убит – парировал Вазян – давай за Пушкина.

– Давай – поддержал его Самсон.

Они выпили.

– Вот, знаешь, что я заметил? Например, Пушкин родился в Москве, а жил в Питере, думаешь почему?

– Не знаю – взял со стола зубочистку и принялся выковыривать застрявшую капусту Самсон – должно быть там была столица.

– Нет – отмахнулся Вазян и хлебнул из стакана сок – в любом городе, кого ни спроси, тебе скажут, что любят Питер. Вот ты москвич, ты Питер любишь?

Самсон пожал плечами, затем соглашаясь, кивнул.

– И что?

– А то, спроси в Питере любят они Москву и москвичей – Арнольд указал пальцем на Самсона – и они тебе ответят. Поезжай в любой город и задай тот же вопрос и получишь тот же ответ.

– Что ты этим хочешь сказать? – напрягся Самсон.

– Да собственно ничего, так размышляю – сбавил обороты Вазян – ведь, по сути, в Питере нет ничего русского, это глубоко европейский город. Рюшечки, завитушечки, барокко, рококо, классицизм, порт опять же, пароходы, суда, а купцов нет, все купцы в Москве. И купцы и деньги все в Москве.

– Все очень просто мы под властью стереотипов – спокойно произнес Самсон – то, что ты несешь, чешуя рыбная. В Москве деньги, да согласен, но это совершенно не значит, что в Питере все кругом культурные бессребреники. Им ничего не нужно, только одно, искусство подавай, на завтрак Моцарт, на обед Глюк, на ужин Чайковский, бред. Обычные мещане, менеджеры, мерчандайзеры, продавцы, консультанты, такое же., как в любом другом городе, включая Москву. И все хотят одного – бабла. Потому что бабло – это новый бог, он даст тебе все: машину, квартиру, жену, пароход, искусство, все что душа пожелает. И тут вопрос не Москвы и Питера, а всего мира, в любой точке шарика, люди алчные и мечты у них идентичные. Бабло – это то, на что мы все молимся. Новый бог, он во всем. Вот рюмка, хочешь, разбей ее, она стоит двадцать рублей, картина, выпивка, даже вон официантка – все имеет цену. Рубли, доллары, фунты, франки, неважно, ради этих бумажек мы готовы созидать, творить, продавать, убивать, любить, ненавидеть, выдумывать, петь, плясать, только заплати и все будет. Так что ни Питер, ни Москва здесь ни при чем.

– Ага, сначала гомосексуализм, а теперь оказывается есть и другая, более универсальная болезнь, деньги – съязвил Вазян – неужели было общество, в котором не знали про куплю продажу? Как только человек выделился из мира природы, все началось, завертелось, обмен, торговля, деньги, золото, камушки. Но всегда было разграничение Богу – богово, а кесарю – кесарево. И не надо всех мереть одним аршином. Филонов, Хлебников, да много иных людей, которые жили и творили ради искусства. Они не то что бессребреники были, они за всю свою жизнь ни разу досыта не поели, так чтобы пузо набок. А ты говоришь.