Василий Фомин - Легенда о царице. Часть первая. Явление народу египетскому

– Священное сие место называется Абусир. И перед глазами мы имеем пирамиды фараонов пятой династии – Сахура, Ниусера, Неферикара и Ранеферефа, а далее два – солнечных храма, с сорокаметровыми обелисками, устремленными в небо.

Грандиозно!

Тут он обратил внимание, что все общество, собравшееся на набережной, прекратило свои повседневные дела. Установилась необычная, для скопления людских тел, тишина, только издали доносилось коровье мычание, овечий и козий блей и мелодичное верещание стрижей в вышине. Все поголовно уставились на бродягу.

– Друзья мои. – бродяга протянул вперед руки и шагнул навстречу египтянам. – сейчас я все вам объясню…

Тут он замолчал, не успев закончить мысль, начатую в таком мажорном ключе, потому, что понял, что объяснить то, он ничего не может, поскольку и сам ни хрена не понимает. Но это-то еще и ничего – сотни мудаков, во всем мире, постоянно что-либо объясняют посторонним, сами, ни фига не понимая, но бродяга вдруг сообразил, что его собственная биография полностью вмещается в ближайшие час-полтора – ну, может быть, два!

– Оп-па! – несказанно удивился пришелец, но тут же нашелся. – Друзья мои, а давайте лучше – вы мне сами все объясните.

Однако, люди от, направлявшегося к ним, пришельца, попятились, а некоторые уже стали подбирать камни и куски засохшей глины.

– О-о-о! У-у-у! – разочарованно протянул бродяга, покачав головой. – как все тут у вас густо заросло невежеством и ксенофобией, а ведь…

Но тут и минорная мысль прервалась на половине, ибо бродяга вдруг осознал, что он… ешкин кот!

Он говорил молча!

Слова его, судя по физиономиям, все слышали. Он и сам их прекрасно слышал, но вот рта-то он не раскрывал.

– Так. – прошептал он на ухо онагру. – Не привлекая внимания, тихо и незаметно, удаляемся в сумерки вечерние.

Он вскочил на своего четвероногого спутника задом наперед, шлепнул его ладонью и, вытянув успокаивающе вперед ладони к смотрящим на него людям, действительно удалился в просторы Египта.

Ближе к вечеру достойную пару можно было видеть уже невдалеке от сказочного города. Они продвигались среди полей, огородов и садов, с интересом всматриваясь в кипучую жизнь Страны Реки.

А жизнь кипела, ибо было время жатвы. Жнецы серпами жали пшеницу, за ними шла босоногая детвора и вязала срезанные стебли в снопы. Где-то гоняли волов по кругу, обмолачивая колосья, а женщины в белых льняных сарафанах, спрятав иссиня-черные волосы под косынками, деревянными лопатами подбрасывали зерно вверх, освобождая его от половы уносимой ветром. Тащили в корзинах огурцы, связки лука, чеснока. Чуть дальше от реки, ближе к плато, шел сбор винограда. Чернокожие таскали громадные корзины, доверху наполненные сочными полупрозрачными ягодами. Им помогали работать люди с палками и с плетками.

Путники то ехали по дороге среди полей, то сворачивали на тропинки среди тенистых рощ инжира, каштанов и финиковых пальм. И на полях, и в рощах им встречались упитанные люди с прижмуренными кошачьими глазами, поднятыми вверх подбородками и выпяченными нижними губами. Их сопровождали два, три или более вооруженных палками людей. У этих тоже началась страда. То здесь, то там путник видел их работу: кого-то тащили за волосы и пинали ногами, кого-то растянули за ноги и за руки прямо на поле и охаживали палками по спине и по пяткам, а одного вообще привязали за ноги и засунули головой в колодец. Было во всем этом нечто до боли знакомое.

– Мы с тобой, дорогой мой, наблюдаем налоговую систему в действии. Видишь ли, бог создал человека, об этом даже и не будем спорить, но вызывает недоумение тот факт, что плату, за сей акт творенья, собирает, почему-то, государство, в облике чиновника. – прокомментировал странник.

Встречались иногда небольшие паланкины, несомые четырьмя или восемью чернокожими; у некоторых с каждой стороны шли веероносцы, иногда носильщики заменялись ослами; в таких случаях физиономия ездока источала чуть меньше презрения, высокомерия и недоступности. В некоторых паланкинах располагались женщины, такие же высокомерные, с фарфоровыми, неподвижными лицами; правда, некоторые из них, увидев странника, с интересом поглядывали на него из-под черных челок оливковыми и чуть раскосыми глазами. В таких случаях путник прикладывал левую руку к сердцу и вежливо наклонял голову, вызывая легкую улыбку или легкомысленный смешок. А одна дама так сверкнула на него, из-под густой, черной, гривы, огненными глазами, что он с трудом удержался на осле, и тут уж приложил и правую руку к сердцу. Дама фыркнула в кулачок и сделала ему пальчиками. Когда же он проезжал мимо работающих крестьян, с интересом глядя на их деятельность, те тут же бросали работу и кланялись ему земным поклоном. Путник отечески улыбался им и, благословляя их, то двоеперстным, то троеперстным, крестным знамением, приговаривал:

– Мир вам, дети мои. Мир вам. Трудитесь во благо… во благо страны родной…

Надо сказать, что черноволосые, черноглазые, смуглые, с оливковым отливом кожи, полненькие женщины, произвели на странника весьма благоприятное впечатление, а чопорные, заносчивые, или, напротив, раболепные и покорные, мужчины, как раз наоборот – ну, совсем не понравились. Первые из них окидывали странника злобными недружелюбными взглядами, либо вообще смотрели как бы сквозь него, а вторые совсем прятали свои глаза.

Впрочем, один раз на него все же обратили внимание. Мимо него легким галопом двигалась процессия из восьми чернокожих с носилками, двух слуг и четырех воинов с копьями, луками и прямоугольными щитами. Неожиданно они остановились на полном скаку, повинуясь окрику из носилок. Едущие навстречу на ослах трое, вполне респектабельных жителя страны, тут же прытко скатились с ослов и уткнулись лицами в пыль. Сидящий на носилках полный человек, с надменно вывернутыми полными губами, живым взглядом и неестественно густыми и длинными волосами, сказал что-то, а точнее фыркнул, ткнув в странника пальцем. Тут же один из слуг взял подмышку палку, рысью подбежал к путнику и сказал:

– Мой господин, – слуга почтительно указал ладонью в сторону господина и отвесил туда же поклон, – желает купить твоего осла. – тычок палкой по направлению предмета разговора. – Назови свою цену, и господин заплатит, столько, сколько ты захочешь, но, разумеется, намного меньше.

– И твоему, достойному господину, от меня привет. Передай ему, что это не осел, а мой друг и собеседник. Я и осла то фиг продал бы, а уж друга-то, – тем более не продам… да, ни за что на свете! Ну, если, конечно, условия не будут уж очень соблазнительны.

Слуга тут же развернулся и, подбежав, передал слова господину. Тот дернул головой, будто на нос ему села оса, и выпученными глазами уставился на странника, затем неожиданно повалился на носилки и захохотал с какими-то подвизгиваниями. При этом он так дрыгался и корчился, что вдруг неожиданно полысел – густые волосы оказались париком. Продолжая корчиться и взвизгивать, хохотун пнул одного негра ногой, второго хлестнул париком, и процессия поскакала дальше, правда, через несколько метров остановилась, и все тот же слуга прокричал: