Галина Глембоцкая - Кое-что о жизни в мире фантомных болей

– Когда меня привезли? – спросил он у Ромуло.

– Сегодня утром.

– Какое сегодня число?

– 5 апреля.

Выходит, прошло больше двух суток. Нужно отдать им должное: сработали оперативно. За двое суток – на другую сторону земного шара! Но зачем? Почему он? И кто его похитил? Может это каким-то образом связано с его фильмом? Кто-то не хочет, чтобы он довел работу до конца? Но тогда его проще было бы убить на месте. Однако его почему-то не убили, хотя могли сделать это уже не раз. Решили просто изолировать? Для того, чтобы потом как-то использовать? Как? Вопросов – море, и ни на один из них Гилберт не имел ответа.

Голова продолжала болеть, он осоловел от еды, и ему захотелось прилечь. Гилберт вытянулся на кровати, и какое-то время смотрел в потолок, как будто пытаясь отыскать в череде потемневших балок ответы на мучавшие его вопросы. Потом балки начали терять четкость очертаний, и он уснул. И спал до самого утра, крепко и без сновидений.

Утро ворвалось в сознание криками незнакомых ему птиц. Над ним были все те же балки, и Гилберт вспомнил, что он – в сельве, неизвестно в какой стране. И он не знал, что его ждет.

Жизнь открывала перед ним новую, чистую страницу, которую судьба уготовала ему заполнить. В какой степени его жизнь зависит сейчас от него самого?

Вопрос пока что оставался открытым, равно как и с десяток тех, что он задавал себе вчера.

Гилберт еще минут пять слушал крики птиц, пытаясь представить, как они выглядят. Потом, памятуя о своем вчерашнем состоянии, осторожно поднялся с постели. Чувствовал он себя, похоже, нормально. От головной боли не осталось и следа.

Гилберт направился к двери. Она оказалось не заперта. Он вышел из дома и сразу попал во влажную духоту, которая, как в сауне, в считанные минуты обволокла его, покрывая испариной все тело.

Дом представлял собой сложенное из бревен, двухэтажное сооружение, окруженное несколькими хозяйственными постройками с проваленными крышами из пальмовых листьев. Всюду царило запустение. Сельва наступала на это маленькое ранчо, окружая его молодой порослью. Чуть дальше, метрах в тридцати, молодые деревца и кустарники постепенно переходили в стену из могучих деревьев. Они были так густо и беспорядочно увиты лианами, что лес внешне напоминал хаотические переплетения гигантских размеров ткани, вышедшей из пасти взбесившейся ткацкой машины.

Гилберт обошел ранчо вокруг. Открывавшийся пейзаж был практически одинаков со всех сторон. Только в одном месте он увидел среди молодой поросли едва заметный проход, ведущий в сторону леса. Гилберт пошел по нему и через несколько минут пути очутился в сельве.

Манящая прохлада леса оказалась миражом. Дышать было тяжело от избытка влаги в воздухе. Влажная земля под ногами местами блестела окошечками воды. Листья размеренно падали с деревьев, и замеченная им лужица воды на его глазах превратилась в часть равномерного зелено-коричневого ковра, укрывавшего землю. Несмотря на раннее время, в лесу было почти темно. Гилберт посмотрел вверх, туда, откуда должно было бы светить солнце. Кроны вековых деревьев смыкались, казалось, недосягаемо высоко над головой, и лишь иногда сквозь случайную щель прорывался слепящий луч солнца, выхватывающий из сумерек кусочек леса, который в этом пронизывающем свете играл всеми оттенками зеленого цвета – от серебристо-салатового до темно-зеленого, переходящего в черный. Неведомые ему птицы, среди которых были и самые крошечные, размером в половину пальца, и имевшие размах крыльев не меньше метра, с поразительно разнообразной окраской оперения, сновали между лианами и гигантскими листьями, наполняя сельву своими звуками. Гилберт какое-то время стоял, созерцая этот незнакомый ему мир, пока, оступившись, не провалился по щиколотку в чавкающую грязь. Это напомнило ему о том, что прогулка в сельву была предпринята им не только ради любопытства.

Гилберт пошел дальше по тропинке. Должна же она куда-то вывести! Правда, тропинкой ее можно было назвать только условно, потому что, как таковой ее, не было. А был едва заметный проход, по бокам которого свисали обрубленные засохшие лианы. Гилберт, используя этот ориентир, шел все дальше в сельву.

Со временем идти стало труднее: земля все больше напоминала жирное месиво, в котором вязли ноги. Со всех сторон к нему подступали громадные папоротники, при каждом движении хлеставшие его по ногам. Лианы свисали с деревьев гигантскими переплетенными прядями, встречаясь по дороге со своими сородичами, пытавшимися, в свою очередь, вскарабкаться на деревья. Среди них обрубленные лианы встречались все реже.

Потом настал момент, когда он их больше не нашел.

Дальше идти было некуда.

Гилберт остановился. Его вдруг поразила мертвая тишина вокруг: в сражении с папоротниками и чавкающей землей он не заметил, как сельва замолчала. Почему? Гилберт этого не знал и ничего хорошего от своего незнания не ожидал.

Он решил вернуться на прежнюю тропинку. Он прошел, как ему казалось, метров двести, назад, но обрубленных лиан не нашел. Тогда он попытался немного изменить курс – ничего. Потом еще раз – с тем же результатом. Вокруг были все те же папоротники, те же деревья и лианы. Или просто похожие на них как две капли воды.

И тогда Гилберт понял, что он заблудился.

Он сидел на поваленном дереве, пытаясь справиться с легкой паникой, зашевелившейся у него под ложечкой. От жары и внутреннего напряжения тело покрылось потом, который струйками стекал по лицу и спине. Влажная одежда прилипла к телу.

Гилберту не хотелось думать о том, чем может закончиться его необдуманная прогулка, но он понимал, что не может сидеть на этом бревне бесконечно. Нужно идти. Но куда? В никуда? Он, естественно, не имел малейшего понятия о том, где находится ближайший населенный пункт, и не знал, на сколько километров протянулась сама сельва. На десятки? Сотни? Или больше – тысячи? И у него нет пищи. Ее, наверное, можно раздобыть и здесь, например, какие-то фрукты. Но их нужно знать.

Его туфли, равно как и брюки от фрака, в которых он несколько дней назад пошел на тот злополучный прием, представляли собой жалкое зрелище. Как и он сам. Да, в детстве он был плохим скаутом. Ему всегда больше нравилось читать книжки, чем учиться премудростям выживания Робинзона. За это небрежение он сейчас и наказан.