Алан Кранк - Сольск

В избе было отвратительно душно. Макар спал на полу. Оглушительный удар разбудил его и заставил вскочить на ноги. Он покрутил головой, пытаясь сообразить, откуда стреляли, и ощупал пояс. Шашки не было. Где он бросил ружье, он тоже не помнил. Стоп. Какое к черту ружье? Он уже четыре года, как дома.

Снова приснилось. Макар собрался лечь, но взгляд упал на ведро на полу. Мерцая в лунном свете, по воде расходились круги. Землетрясение? Он уже видел такое пятнадцать лет назад под Ольховкой. Земля дрожала так, что невозможно было устоять.

Макар прислушался, и ему показалось, что кто-то ходит по дому. Четвертый год он жил один. Жена умерла, дочки вышли замуж еще до того, как он вернулся со службы.

В небе засвистело, и два гулких удара, сотрясающих пол, поставили точку в его размышлениях. В сенях зазвенели кастрюли и чашки. Из сарая заревела испуганная Эльза. (Всех домашних животных, и в первую очередь свиней, Макар, исключительно из патриотических соображений, назвал немецкими именами.)

В избе у соседей загорелся свет.

Он потянулся за лучиной и тут же одернул себя. Нет. Свет не нужен. Лучше он будет видеть то, что происходит снаружи, чем кто-то снаружи будет видеть, что происходит в избе.

Еще раз громыхнуло. Где-то совсем близко.

Бывший артиллерист привычно открыл рот, чтобы не оглохнуть. Что, черт возьми, происходит? Турки или французы? Да нет. Как можно? Это ведь не приграничная станица. Может, восстание? В последнее время про них в газетах часто пишут. Только по кому они палят? По деревьям что ли?

Привычно в два взмаха он натянул штаны, набросил рубаху и схватил со стола табакерку. Его немного трясло от возбуждения. Вот оно – настоящее дело. Воевать – это тебе не кур с козами по двору считать. По военному делу специалистов в поместье их двое: он да барин. У барина офицерский чин, а у него четыре медали и серебряный портсигар с гравировкой «За мужество и отвагу» – подарок командира полка.

Он подошел к окну и забыл и про барина, и про войну. С неба сыпались звезды. Много: десятки, может быть, сотни – Макар не мог сосчитать. Они вспыхивали, потом у них вырастали хвосты, и вдруг звезды эти резко падали вниз, расчеркивая огненными линиями черный небосвод. Большинство сгорало в черном воздухе, но те, что достигали земли, громко разрывались за лесом.

Что-то мелькнуло в окне за спиной. Макар резко обернулся. Белое лицо за стеклом беззвучно раскрывало рот. Не меньше трех секунд кучер Трифон казался ему утонувшем в прошлом году мельником Петром. По селу ходили слухи, что тот стучится ночами в избы и просит пустить на ночлег.

Макар шумно выдохнул, вышел в сени, снял засов и отворил дверь.

– Выходи. Батюшка всех к церкви собирает.

За спиной кучера по дороге медленно плыли белые тени. В голове процессии шел поп с поднятой вверх рукой. Какого черта он снова лезет не в свои сани? Его дело – паски светить да бабам сопли на похоронах утирать, а не со стихией воевать. Однако Макар все же обулся и поторопился присоединиться к остальным.

– Что ж я делаю? Только для того чтобы себя в их глазах поднять, всю деревню на ноги поставил. Это ж чистое язычество – бежать Богу кланяться, когда камни с неба летят. Сам-то Бог, когда время придет, что на это скажет? «Разве не знал ты, что лицемерие – грех? Любое, будь оно даже во славу имени моего».

То, что падающие звезды не имеют никакого отношения к делам мирским в целом и к грехам в частности, отец Игнат знал с первого года учебы в семинарии. Забавно, что книги еретиков читало прежде всего духовенство. Грязная и растрепанная «О бесконечности, Вселенной и мирах» Джордано Бруно в переводе отца Никона тайно ходила по рукам учеников и учителей семинарии не одно десятилетие. «Ничего. Нам можно и нужно, – думал тогда еще семинарист Николай Бобров, запершись с книгой в кабинете отца. – С истинного пути нас такой ерундой не сшибешь. А врага надо знать в лицо».

И действительно, вреда не было никакого. Обретенные знания в области астрономии ничуть не уменьшили его веры, а даже, напротив, поражая размахом и тонкостью устройства Вселенной, укрепляли ее.

Он шел на два шага впереди остальных. Большой серебряный крест в его руке, поднятой вверх, тускло блестел в лунном свете. От холодной дорожной пыли мерзли ноги. Игнат долго впотьмах искал второй башмак, прежде чем решил идти босым.

В окнах первого этажа в барском доме горел свет. Увидев процессию, на порог выскочила Екатерина Андреевна, держа за руки дочерей – заспанную пухлую Женечку и тщедушную Вареньку, больную чахоткой.

«А вот если заболеет ребенок после ночного крестного хода? А там, глядишь, и помрет. Чем тогда ты свою выходку оправдывать будешь?» – снова спросил себя Игнат. Но отступать было поздно. Остановиться и вернуть девочку домой немыслимо. В конце концов у нее есть мать. И опять же – на все воля Господня.

Последним в дверях появился толстый рыжий коротышка Илья Тимофеевич – отставной поручик и заядлый картежник, прокутивший двенадцать лет назад огромное состояние отца. Его, казалось бы, безнадежное финансовое положение спас удачный брак. Сорок тысяч ассигнациями и два имения в приданое. Полжизни в дураках, а вторую в примаках, как поговаривали на селе.

От хозяйского дома до церкви было две минуты ходьбы.

Игнат решил не заходить внутрь. В десяти шагах от дверей он остановился и опустился на колени. Позади зашелестели одежды. Первые две строчки «Отче наш» прозвучали неуверенно и тихо. Странно, что, обращаясь к Богу по самым разным поводам, каждый раз он повторяет одни и те же слова.

Вместо того, чтобы забыть о мирском и устремить взгляд в вечность, как это часто случалось и прежде, в голове завертелись несвоевременные мысли. Все, что он говорит сейчас, обращено не к Богу, а к людям за спиной. Будет ли оправданным лицемерие во имя веры? И только ли интересы Бога собирается он отстаивать сегодня ночью? А что если Бог против? Если укрепление веры таким образом противно ему и не нужно? Кто может сказать наверняка?

– Да светится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Аминь.

Ветер наивных вопросов стихал. Сомнения стремительно теряли значение, пока наконец не по казались совершенно бессмысленными и ничтожными.

Молитва набирала силу. С каждым произнесенным словом его голос креп, становился громче, пока не заглушил все остальные звуки. Слов невозможно было разобрать, что создавало атмосферу непостижимого умом таинства. Он повторял молитву снова и снова, пока сам не оказался в ее власти. Он говорил с Богом. Взывал о помиловании несчастных грешников, стоявших за его спиной, все чаще напоминая Ему о Его милости.