Алан Кранк - Сольск

Гертруда заскулила и завиляла хвостом.

Давно следовало убить собаку – что толку мучить ее голодом, да рука не поднималась. Верная собака стала ему чуть ли не родной.

«Ничего, подожди, солдат. Через два-три месяца ты будешь рад ее съесть». От таких мыслей стало тошно и еще сильнее захотелось курить.

– Ложись спать, моя девочка. Я скоро вернусь. Тогда и поищу, что тебе дать.

Но он не вернулся. Четыре дня спустя Гертруда, обессилевшая и обезумевшая от голода, перегрызла веревку и убежала в лес.

Всю дорогу Макар крутил портсигар в руках, перекладывал из кармана в карман, но так и не раскрыл. Обоз скрылся с глаз, и он шел на звук. Где-то впереди в темноте чуть слышно поскрипывало несмазанное колесо.

Прямо за поворотом, там, где барин останавливался после огненного дождя, он чуть не врезался в телегу, стоявшую в черной тени дерева. Лошадь услышала его шаги и повернулась. Рядом никого не было. Люди разбрелись по сгоревшему полю в разные стороны.

Поле после пожара поросло бурьяном и падалицей пшеницы. Трижды Макар распоряжался запахать проклятое место и трижды у крестьян находились веские причины не выполнять указание.

Какого черта они там делают? Мысль о ночном сборе грибов глупой шуткой вертелась в голове. Макар стал на колесо и заглянул в бричку. На сене лежало что-то черное. Он взял в руку твердый тяжелый предмет размером с крупную картофелину и поднес его к глазам. В свете луны умирающие от голода люди собирали камни.

«Совсем сдурели. Это их чертова ведьма горбатая Лиза подбила. Кроме нее, некому. Завтра из голышей суп варить будут».

– Не спится?

Макар вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Архип и широко улыбался. В бледном свете луны его зубы казались неестественно белыми.

– И не мне одному. Вы что задумали?

– Не видишь? Готовим поле. Без камней пахать лучше, – Архип продолжал улыбаться как Петрушка на ярмарке. Странные обстоятельства этой встречи, казалось, его абсолютно не волновали.

– А почему не днем? Или на ощупь сподручней? Брехать у тебя, Архип, выходит лучше, чем лошадей подковывать.

Улыбка поблекла, и Макар заметил, как сильно изменился кузнец. Лицо осунулось и вытянулось. Пустой взгляд смотрел куда-то мимо Макара, в темноту.

– Не будь таким злопамятным, Макар. К тому же на вкус хромая лошадь ничем не хуже самого резвого скакуна.

Искалеченную Архипом Анабеллу съели в минувший четверг. И на вкус она действительно была лучше Буяна – самого быстрого коня Сольских.

Кузнец говорил медленно и неожиданно складно, как будто вдруг резко поумнел за те несколько недель, что прошли с момента их последней встречи.

– Знаешь, Макар, любопытство – это хорошо. Но все хорошо, когда оно в меру. Сейчас ты проявляешь избыточное любопытство, и оно может плохо отразиться на твоем здоровье. В общем, если совсем коротко, тебе не следовало идти за нами, – губы снова растянулись в улыбке, обнажив передние зубы.

Макар крепко сжал камень в руке и спустился с телеги на землю.

– А это не тебе решать.

– Конечно, нет. Думаю, мы обсудим этот вопрос все вместе.

За спиной Архипа в сотне шагов вдруг резко развернулась и застыла фигура. Макар не видел лица кухарки, но мог поспорить, что она тоже улыбалась. Следом за ней стали разворачиваться и все остальные. После секундного оцепенения люди побросали камни и побрели к телеге. Медленно и напряженно, словно прорываясь сквозь невидимое препятствие. Похожие на свору собак, готовую кинуться следом при первых признаках попытки бегства.

Макар наотмашь ударил Архипа в висок, бросил камень на землю и побежал. Как после разгрома под Ельцом, по хвойному сушняку под взрывы и выстрелы за спиной. Он вспомнил, как еловые ветки хлестали его по лицу, как бросил винтовку и потерял папаху. Но тогда он несся быстрее ветра, а теперь будто во сне обреченно плелся, скованный ужасом.

Погоня приближались. Он слышал шум ломающегося под ногами бурьяна у себя за спиной. На повороте он почувствовал, что задыхается. Чертовы папиросы. Будь они прокляты. Он вспомнил, как нестерпимо хотелось закурить. Возможно, покурив, он развернулся бы назад, решил бы разобраться с происшествием завтра утром. Он подумал, что мог бы находиться сейчас в кровати. Если бы не залаяла Гертруда, если бы он сам не поднялся, если бы не решил проследить за призраками.

До крайнего дома оставалось чуть больше двух сотен шагов. Тычок в спину повалил его на землю, лицом в грязь.

В начале осени отец Игнат встречался с архимандритом. Доложил ситуацию в имении Сольских и спросил, как ему быть дальше.

– Ты же не ждешь от меня сиюминутного ответа? Положение сложное и в нем надо разобраться. Ступай обратно. И пусть пока все будет так, как есть. Я подумаю, как нам быть. И напишу тебе.

Время шло. Известий от начальства не поступало. Наступил ноябрь, холодный и дождливый. Дорога превратилась в непролазную грязь. И теперь, даже если бы архимандрит и захотел ему ответить, прислать посыльного стало невозможно. Оставалось дожидаться заморозков.

В пять уже стемнело. Церковь едва освещали двенадцать свечей, которые зажег Игнат. К службе теперь не являлась и треть прихода. В трудные времена люди начинают забывать о Боге, чтобы вдруг вспомнить его, когда станет уже совершенно невыносимо. Многие кашляли и шморгали носами. Игнат и сам был нездоров. Служба вышла особенно скверная.

– …отныне и во веки веков. Аминь, – он наложил на кучку грязных голодных людей святое знамение и отошел от алтаря.

Люди устало побрели к выходу. От толпы отделилась женская фигура и подошла к Игнату. Это была Дарья, жена кузнеца.

– На исповедь?

– За советом к вам, батюшка.

Впалые глаза женщины светились больным блеском. Прежде чем заговорить снова, она дважды оглянулась, будто опасаясь, что за ней следят.

– Не знаю, что мне делать.

Она была испугана и устала, но выглядела как всегда весьма привлекательно. Черт (прости меня, Господи), слишком привлекательно для того, чтобы он мог сдержать себя от грязных плотских мыслей. И это несмотря на пустое брюхо и величайшую слабость. Он тут же устыдился собственных помыслов, но постарался не подать вида.

– Нерешительность и смятение от малой веры твоей. Когда ты придешь к Богу, вопрос «что делать» потеряет смысл.

Дарья пропустила его ответ мимо ушей. Он понял: это потому, что она не стала уточнять, что значит «потеряет смысл» и «придешь к Богу».

– Что-то происходит с Архипом. Ночью он куда-то уходит из дому. Сначала думала, с соседкой спутался.

У жившей в соседней хате солдатки Матрены было восемь детей от разных отцов, и ни один из них не был ее мужем.

– Второго дня пошла за ним до калитки. А он не в деревню, а в лес свернул. В темноту. Да так уверенно зашагал. Ни разу не оглянулся. И все быстрее, быстрее. Чуть не бежал. Словно позвал его оттуда кто. Я дальше поворота идти побоялась. Вернулась домой, легла в кровать, а самой не спится. Так до утра и пролежала. Все думала, спросить у него, куда он ходит, или не надо? Может, походит да перестанет? Когда светать стало, в сенях котелки загромыхали. Я лежу, не встаю. Потом время прошло – хлопнула дверь. Я – к окну и вижу, как он в погреб залез и за собой крышку задвинул.