Александр Субботин - Сделка Политова

Политов сперва сделал кислое лицо, но потом всё же махнул рукой, давая понять, что выбирать ему не приходится, и Марина, улыбнувшись, вышла, оставив Ивана Александровича в одиночестве. Он вновь принялся за работу с письмами, пока в скором времени не заметил из-за экрана своего монитора, как в приёмную тихо вошёл Жигин. Он появился там так тихо и скромно, против своего обыкновения, что Политов как-то сразу насторожился. Простояв в приёмной с полминуты, словно на что-то решаясь, Жигин вдруг обернулся в сторону Политова и неловко покачал головой.

– А где Марина? – монотонным голосом спросил чиновник.

– Они ушли на кофе, – всматриваясь в патрона, сообщил Политов.

– Ясно, – ответил тот и, как-то лениво шаркая ногами, направился в свой кабинет.

Политов хорошо видел через приёмную, как за замминистром закрылась дверь в кабинет, а через несколько минут он вдруг услышал странный хлопок. Ивану Александровичу показалось, что он раздался в кабинете начальника, но не поверил в это. Дело в том, что когда он бывал у Жигина с документами, он успел заметить, что его рабочее помещение полностью обеспечено звукоизоляцией. С этой же целью в проёме были даже установлены двойные толстые двери.

Политов поднялся со своего места и вышел в приёмную осмотреться. Ничего необычного, кажется, не было. Тогда он выглянул в коридор, но и там всё было безмятежно, и мягкое спокойствие лилось от каждой стены, от ковра, от тяжёлых дверей соседних кабинетов. Иван Александрович некоторое время ещё постоял в раздумье, а потом, вернувшись и набравшись некоторой храбрости, открыл первую дверь в кабинет начальства. Его сразу удивил тот факт, что вторая дверь, которая, как и первая, как правило, всегда была плотно закрыта, сейчас почему-то осталась не до конца притворённой, и через щель проскальзывала узкая полоска серого оконного света. Политов приоткрыл вторую дверь и со словами: «Евгений Павлович, всё в порядке?» – вошёл внутрь.

Дальше Ивану Александровичу почудилось, что пол под ним поплыл, стены повело в стороны, а потолок вдруг принялся сжиматься и клином уходить вверх. Политову даже пришлось сделать несколько неуверенных шагов вперёд на полусогнутых ногах, чтобы окончательно не потерять равновесие и не упасть на ускользающий из-под его ног пол.

За столом сидел Жигин. Но от Жигина прежнего в нём осталось совсем немного, разве только что дорогой серый костюм и щуплое нелепое тельце, на которое тот был надет. Голова же замминистра неестественно свисала на грудь. Его левая рука, как будто протянутая в отчаянном предложении, лежала на столе и в кулаке сжимала нечто продолговатое и золотистое, а правая безвольно опала и скрылась под столом. Но не эта необычайно затихшая поза своего начальника потрясла Ивана Александровича. Сильнее его сразило жирное багровое пятно, расплывшееся на стене за спиной чиновника и его затылок, вернее то место, где раньше был лысоватый затылок, а теперь открыто зияла взрыхлённая изнутри теменная кость черепа с рыжеватыми волосами на вывернутых лоскутах кожи и беловато-красными кусочками взорвавшегося мозга. Крови было очень много. Она стекала с головы на стол, на белую рубашку, впитывалась в мягкую ткань первоклассного костюма. Брызги её долетели до географической карты, окропили соседнюю стену, и даже на золотистых шторах появилось множество бурых пятнашек.

Политов замер, глядя на эту невероятную картину, и всё никак не мог овладеть собой. Кроме вида трупа его поразил и тот факт, что ещё совсем недавно, буквально несколько минут назад, это тело могло ходить, разговаривать и даже давать указания, которые Политов формально обязан был выполнять. А теперь вот оно сидит неподвижное и пустое и скорее напоминает собой некий органический мусор, нежели нечто сознательное, одухотворённое. Да, особенно вот эта последняя мысль, которая молнией пронеслась в голове Ивана Александровича, наверно, сильнее прочего его сейчас и потрясла. Ему вдруг сразу припомнились подходящие к таким случаям крайне банальные измышления о бренности жизни, о её хрупкости и конечности, и о той грани, которая тонким лезвием проходит между жизнью и смертью. О том, что венцом всякой жизни является смерть, и вся такая прочая пошлость, которую, как правило, произносят на поминках тех людей, которые мало что значили для самого оратора. Но Политов не остановился на этом как бы на само собой разумеющемся итоге мысли. Ему вспомнились и свои выводы на этот счёт. Особенно на тему того, что посвящать свою жизнь тому, чему посвятил её Жигин, а именно стремлению к власти или же материальным благам, является совершенно бессмысленным. И даже вредным. Ибо всё равно то, что сейчас их всех окружает – является фальшивым, надуманным, а вот труп Жигина – вполне себе очевиден и девственен по отношению к Миру и не требует каких-либо дополнительных доказательств или же заверений со стороны искусственных умозрительных надстроек, созданных человеком. Вот он есть, и больше ничего не надо. Смерть есть, труп есть, жизнь Политова есть, а вот первоклассного пиджака на теле Жигина уже нет. Да и высокого кабинета уже не существует, потому что самого хозяина нет, и, следовательно, и сам он потерял всякую важность, а главным тут сейчас является сам Политов, который, может быть, ничем и не примечателен и даже, может быть, формально слабее Жигина, но зато он живой, а тот мёртвый. Вот она – вся правда, вот она – вся простота, а также истина и смысл всего сущего.

Пока Политов вот так стоял и размышлял, время бежало. И бежало стремительно. А он, застывший и словно заворожённый, смотрел на мертвеца. Спустя лишь несколько минут он смог стряхнуть с себя ту странную задумчивость, которая нахлынула на него неизвестно откуда, и, наконец, пошевелиться. Когда это произошло, он воровато приблизился к трупу и брезгливо осмотрел его. Он взглянул в голову Жигина, будто это была препарированная лягушка на уроке биологии. Потом Политов обвёл взглядом кабинет. Всё вроде бы было как и прежде: и шкаф, и стол, и диван, и даже сейф закрыт. На столе по-прежнему имелся такой же идеальный порядок (а именно стол был всегда свободен от документов), как и раньше, только теперь перед мертвецом Иван Александрович приметил исписанный лист бумаги и пепельницу, в которой лежала недокуренная сигарета и кучка бумажного пепла.

Политов хотел заглянуть в листок, но отказался от этой затеи, как от затеи его не достойной и даже унизительной. Скорее всего там было предсмертное послание близким и родственникам.

Разумеется, сейчас Политову несомненно следовало бы действовать иначе: сделать несколько звонков, сообщать о трагедии, оставаться на месте до прибытия специальных служб. И он собирался уже уходить и руководствоваться именно таким планом, как что-то его вдруг неожиданно задержало. Какое-то странное чувство, которое налетело на него тревожным ветерком. Словно, уходя, он как бы оставлял что-то важное здесь. Словно даже как будто он преступник, который оставляет за собой улики. Словно он что-то определённо упустил или забыл.