Александр Булахов - Молчание. Ужас тишины

– Нет, я так не могу, – не согласилась медсестра, приподнялась и села в постели, оголив большую красивую грудь. – Мало ли что там делается, а потом я крайняя буду? Пойду. Хорошего понемножку, котик.

Погодин, почувствовав, что на этом сейчас всё их общение и закончится, жалобно проскулил:

– Аллочка, солнышко, хоть скажи, как тебе мои рассказики?

– Нормально, – пожала плечами Аллочка.

– А конкретнее? Понравились они тебе? – не сдавался Погодин.

– Да, кое-что. Но большинство, прости, примитив, – ответила его любимая и стала быстро одеваться.

– Да? Это, какие, например? – нахмурился Погодин.

– Котик, давай в другой раз, а? Мне, правда, бежать нужно уже, – попыталась избежать ненужного разговора старшая медсестра. – Ну, не примитив, извини, дурацкое слово. Хорошие, хорошие рассказики. Я даже увлеклась, сама не заметила, как всю папку прочла. Петенька, ты жуть какой талантливый, честное слово! Ты же знаешь. Я никогда не вру.

– Спасибо тебе, милая, за честную критику, – успокоился Погодин и погладил Аллочку по спине.

Фёдор Иванович встал из-за стола и галантно поклонился своей собеседнице.

– Благодарю за компанию, сударыня! – громко произнёс он.

– Да ну что вы! Это вам спасибо, вы так интересно всё рассказываете, – улыбнулась яркой и добродушной улыбкой женщина.

Довольный комплиментом Фёдор Иванович поставил свои тарелки на тележку для грязной посуды и вышел из столовой. И только после этого женщина посмотрела на свои тарелки и поняла, что ни к чему так и не притронулась. Она взяла ложку и стала есть суп. Внезапно из её носа в тарелку закапала кровь.

Женщина, не совсем понимая, что с ней происходит, приподнялась из-за стола, её повело немножко в сторону, и она, задев стол, упала на пол.

Из-за соседнего стола вскочил толстый мужчина.

– Эй! Что с вами?! – закричал он. – Врача сюда! Женщине плохо!

Груша, приподнявшись на носочки, посмотрел через плечо Васи на женщину, которая лежала на полу и дёргалась в судорогах.

– Видал?! – зашептал на ухо Виталик Грушин Васе. – Иваныча послушала – и брык с копыт!

– Ага. Хорош заливать! – ответил Василий. – У тётки эпилепсия, к гадалке не ходи.

В шестнадцатой палате терапевтического отделения стало ещё холодней. Сарнацкая отложила в сторонку газету и накрылась одеялом. Неприятное чувство тревоги накрыло её тело мурашками. Она чувствовала, что что-то не так, что за всем этим холодом стоит жуткий могильный мрак. И пожилая женщина вдруг подумала, – а что, если она чем-то серьёзно больна и ей уже не суждено быть выписанной из этой больницы?..

– В таком жутком холоде мы точно схватим воспаление, – нехорошо закашляла Мария Ивановна. – У меня уже кашель, гляди! А никто даже не чешется….

– Да, кому мы нужны, Мария? – ответила на её реплику Чеславовна. – Кто об нас думать-то будет?

– Значит, пойдём жаловаться к главврачу, – решила Сарнацкая, и от этого решения на душе у неё стало немного спокойней.

– Ой, не знаю. Его, поди, и нету уже…. – закряхтела Чеславовна.

– Да здесь он. Видела его сейчас в коридоре. Надо пойти… – покосилась на Чеславовну Мария Ивановна. – Ох, что-то сердце прихватило… Чеславовна, сама сходишь, а? Тем более, я уже Максиму Викторовичу, жаловалась…

Чеславовне это идея не понравилась, и она отмахнулась от неё рукой:

– От меня одной большого толку не будет. Тебе, скажет, старушонка, на тот свет уже пора, а ты всё жалуешься. О-хо-хо. Сейчас наши молодухи вернутся с покурилок, мы их и отправим воевать.

В палате раздался какой-то неприятный шелест. Сарнацкая посмотрела по сторонам, но не смогла понять, где это шелестит.

– Чеславовна, ты это слышишь? – встревоженным голосом поинтересовалась пожилая женщина.

Чеславовна кинула взгляд на Сарнацкую, а потом на стенку за её спиной и увидела, как с маленькой ледяной точечки разрастается небольшая ледяная корка.

– Мария, что это у тебя за спиной? А? – спросила шёпотом испуганная Чеславовна.

Сарнацкая медленно обернулась и, расширив глаза от ужаса, стала смотреть на то, как разрастается ледяная корочка.

– Никогда такого не видала! – произнесла она.

– Ахти, Господи! Что за напасть?! – запричитала Чеславовна.

– Нет, я на этой кровати больше спать не буду! – Сарнацкая спрыгнула на пол, свернула свои матрас и одеяло и перенесла их вместе с подушкой на свободную кровать.

Чеславовна тоже встала с кровати и сразу же направилась к выходу из палаты.

– Пойду Максима Викторовича звать, – пролепетала старушка. – Что ж такое делается?

Сарнацкая мгновенно перестала возиться с перемещением постелей и кинулась вслед за Чеславовной:

– Подожди, я с тобой!

– А сердечко твоё как же? Сама-то идти сможешь, я-то тебя не дотащу, – подколола Сарнацкую старушка.

– Уже всё в порядке, Чеславовна. Я здесь одна ни за что не останусь.

Магамединов положил трубку на телефонный аппарат. И сразу же в его кабинет без стука ворвались Чеславовна и Сарнацкая.

– Знаете что, Максим Викторович, мы требуем, чтоб нас перевели в другую палату! – сходу пошла в наступление Сарнацкая. – Мы такие условия терпеть больше не собираемся! Я вам ещё утром говорила, и потом, на обходе….

– Да, да! Максим Викторович! – вякнула следом Чеславовна.

Магамединов слез со стола и сделал шаг в сторону женщин.

– Мария Ивановна! Софья Чеславовна! Не волнуйтесь, мои дорогие, вам вредно!

Куда ж я вас, миленькие, всех переведу? У нас все до одной палаты заняты больными. Почти каждая койка.

Глаза Сарнацкой стали наливаться кровью, и она завопила:

– Вы бы видели, что у нас на стене появилось!

Магамединов с серьёзным выражением лица посмотрел на Сарнацкую и несмело спросил:

– Что-то похожее на ледяную корочку?

– На шипящую курочку, – прошептала Чеславовна.

На лице Марии Ивановны появилось удивление, и она захлопала ресницами, как девушка-кокетка:

– А вы откуда это знаете, Максим Викторович?

– Долгая история, – нетерпеливо махнул рукой Магамединов.

– А нам торопиться некуда, доктор, – заверила его Сарнацкая.

В двенадцатую палату ожогового отделения проник свет луны. В палате все спали, кроме Груши. Виталик ворочался с боку на бок – никак не мог заснуть. Перед его глазами до сих пор стояло лицо женщины, которая умерла на полу в столовой. Ему показалось, что она так и не поняла, что с ней произошло.

Во всём виноват ОН – этот мерзкий старик. Груша был уверен в этом. Так же, как он был уверен в том, что Фёдор Иванович вызывает неприятные боли в головах людей, которым он травит свои байки.

А может, это всё глупости? Напридумывал он сам себе чего-то непонятного. Груша повернулся на левый бок и посмотрел на Фёдора Ивановича. Старик сразу же открыл глаза, и юноша вздрогнул. Фёдор Иванович уставился в потолок.