Дмитрий Иванов - Временные неприятности (сборник)

– Знаете, Док, вот вы… вернее, ты – яркий представитель династии Альба. Обычный, вполне вменяемый человек. С вами… с тобой и поговорить можно на самые разные темы. И герцог тоже, а окружение у вашего… твоего кузена такое… Совершенно дурацкие мечты о Великом Альбанском Эмирате, бредни о каком-то стародавнем величии, вбитые в голову малограмотными кликушами. Придворная камарилья только этим и живёт.

И странное дело… никто ничего не помнит из давних, почти легендарных времён… но почему-то считает себя настолько эрудированным и знающим, что пытается научить очевидцев тому, чему сам свидетелем не был… О, великолепная бездарная наивность, даже не пытающаяся подкрепить своё дремучее невежество каким-нибудь телодвижением в сторону библиотеки!

Возьмёшься с таким дискутировать, напустит на себя петушиного гонору. А как дело до обсуждений доходит, всё – нету его, скис, испарился, is absent в полынной зеленимедного чернения ночи. Тиснение герцогской фамильной вязи воровал бы без стеснения, на свои бумаги клеймами сеял, да кишка тонка, – витийствовал Киртеп, в то время как Док пытался синхронизировать зубовный тремор, повизгивая от утренней свежести и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Россефорп полагал, что его случайный собеседник достаточно охладился и сделался адекватен, потому и ораторствовал со всею возможной пылкостью, на какую был способен.

– Не егози, водяной! Не по тебе этот клифт. Выбираешь себе ношу, как на Хуана шляпу!

– На дона Хуана?

– Не на донью же…

– Что?

– Не по Хуану шляпа!

– По Педро?

– Альмо до вару…

– Salve Торо!

– Хорошо, водяной! А грибок? Не желаешь закрепить нашу дружбу?

– Не хочу навязываться, Ваше… извини, Док… не хочу пользоваться твоей минутной слабостью.

– Что ж, тебе видней.

Доктор отжал мокрую одежду и спросил:

– Слушай, Киртеп, ты будешь что-то просить, в конце концов? Я же могу передумать.

– Хорошо, Док. У меня одно желание. Мне нужно попасть к герцогу на беседу в неформальной обстановке по делу государственной важности.

– Ого! Да ты, брат, герцога и сам знаешь… Зачем тебе моё посредничество?

– Тут нельзя в лоб… или официальным путём. Дело очень щекотливое.

– Не стану с расспросами приставать. Верю, что важно. Тебя позовут в замок, обещаю. А я приглашаю прямо сейчас – на наш концерт рок-менестрелей «Второе металлическое пришествие». Буду рад! Скажешь, что от Дока, тебя проведут в первый ряд.

Россефорп Киртеп открыл рот для благодарности, но на свободу вырвались совсем не те слова, какими он хотел одарить Dr-a. Альбу:

– Скажи, Док, а тебе никто не говорил, что ты на герц…

– Тс-с-с, не нужно ничего вслух. Может быть, я и есть герцог, а? – Dr. Альба подмигнул и скрылся в кустах.

– Час от часу не легче… – вздохнул герцог.

– А если от двух, то всё-таки легче… и значительно, – осторожно начал Киртеп, опасаясь высказать свою просьбу, что называется – в лоб.

– Как у Нюрки после бани, – ответствовал герцог фразой, возможно, услышанной когда-то от не совсем трезвого водопроводчика, меняющего чугунный стояк на трубы из поливинилхлорида в герцогской опочивальне со всеми water-удобствами, включая ведро, бидон и биде. Да, раньше герцог не отличался такой вопиющей неразборчивостью в построении речевых оборотов.

– Ваша светлость, пфуй! Не совестно вам поганить свой рот прибаутками простолюдинов? – взвилась герцогиня Альфа. – Доколе?! Доколе вы, Ваша Светлость, будете вести себя, будто какой-нибудь простой олигарх из бывших? Вы же потомственный дворянин на всю голову, простихосподя!

– Моя светлость не до вашего неразвитого ума, сударыня. Имею удовольствие испытывать животное счастие от собственной низости, так никакой мне указ – не указ, и сам чёрт мне не брат и не судеб вершитель, понимаете, о чём речь веду? Шли бы вы себе, ваша светлость, подобру… покуда здоровы.

Башенные часы замка Албена Рифеншталь взялись отбивать полдень, да спохватились, что переход на летнее время уже случился, поэтому одного удара оказалось достаточно.

Сидели в трапезной. Полдничали. Обстановка почти интимная, как того Россефорпу и хотелось. Только герцог, его супруга и ещё один господин.

Вольцер Михневич-Гризл числился у герцога Альбы в басманных первачах. За столом по правую руку сидел, вино на предмет ядов вкушал. В самом деле, не на место же этого дегустатора знатного господина сажать – должность-то опаснее некуда. Уже пятый на памяти Россефорпа сменился. И не то, чтобы вино отравленное было, так – от затяжного перманентного запоя, спровоцированного тяготами и лишениями службы при дворе его герцогского высочества. А тут и другая беда – не было у бедняг, бывших дегустаторов, наследников в результате того, что беспробудное пьянство брало вверх над половыми излишествами.

– Ваша светлость, изобрёл я устройство для очистки вод всяческих: болотно-стоячих, прямо на север текущих, а также сточных, приточно-заточных и вина-бормотуха.

– И по этакой мелочи ты смел меня оторвать от деяний государственной важности? – Герцог буквально кипел от недосказанного гнева. Но досказывать ему, в общем-то, было нечего, ибо на сиятельном лице Альбы отчётливо отпечатался недосмотренный послеобеденный сон, из-за чего, собственно, и происходило высочайшее раздражение, могшее привести неопытного придворного в состояние бледной немочи и активной перманентной диареи.

Но не таков Рассефорп. Знает он, что почём, оттого и служит водяным, а не каким-нибудь полотёрным или подтирочным при дворе.

Расшаркался Киртеп на всю длину своих красивых, как струя лазоревой глазури (в соответствующего цвета чулках), ног и скромно протянул герцогу взятку, завёрнутую в чертежи. Щенок оказался не только борзым, но и борзым. Он выскочил на стол, за которым располагался Альба, тявкнул и наделал лужу прямо в менажницу с первыми Бундасбургскими томатами.

– Каков шельмец! – изумился герцог. – Этакий бутуз! Э-э-… так что ты там говоришь о приборе? Жидкости сможешь очищать? Любые?

– Любые, батюшка герцог, не извольте беспокоиться!

– И что – их потом пить будет можно, после твоей очистки?

– Безо всякого сомнения…

– Хорошо, а вот это выпьешь? – самый толстый и самый красивый из указательных пальцев Альбы, украшенный перстнем-печаткой с изображением Каннско-Полтавского сражения в Филях, брезгливо указывал на лужицу, оставленную игривым щенком.

– Отчего ж, нет-то? – в сомнении пожевал губами водяной, а потом выпалил: – Выпью! Потом… после обработки.

– Любопытно было бы взглянуть… Хм, что ж тебе надо для построения такой машины, о которой говоришь?

– Вот, извольте полюбопытствовать, месье-батюшка, здесь всё изложено, – водяной раскатал перед герцогом пергамент из воловьей шкуры, доставшийся ему в наследство от дедушки Маркса, торговавшего скотом на рынках приотдалённого Зарубежья и пописывающего «Капитал» дубовым угольком на белых вытянутых страницах воловьей кожи.