Мунё Мунё - Слышу

Ой-дк незаметно пробрался в гостиную, сел на табурет и послушно вставил пальцы в уши. Ветра нынче сердитые, с громами, поэтому охотник спрятался за длиннополой скатертью. На столе его ждала тарелка с половинкой лимона, который по настоянию доктора он должен съедать вместе с коркой.

– Помолчи, не понимаешь ведь.

– Я не понимаю! А ты, значит, умный? Зажрался! Денег много, в политику полез! Кому нужны твои идеи? Живем, и ладно! И на том спасибо.

Отец колыхался в кресле, расстраивая взмыленные половицы. Тетка по-рыбьи хлопала губами, гневно плевалась под ноги пустотой. Дурная баба. Но об этом Ой-дк ей не сказал – могла ударить.

– Что ты говоришь, Наташа? Разве мы живем? Мы как под колпаком, ничего не слышим и не видим. Дом без окон, без дверей, полна горница свиней. Не страна, а дом обреченных.

– – Ну и хорошо – спокойнее проживем.

– Нельзя так, как ты не понимаешь… Это нам, может, колхозникам, в глуши этой все равно. А детям нашим?

Кресло остановило бег, и Ой-дк, усердно крутя пальцами в ушах, на всякий случай выглянул из своего убежища.

– Что им, всю жизнь в страхе жить? Слово сказать нельзя, как не у себя дома, – отец завивал руками недовольные вихри. – Мы так скоро говорить разучимся. Как звери, выть и мычать будем.

– Ох, нарвешься ты, – давила тетка свое на половицы. – Знаешь, где у нас такие умные отдыхают? Поэтому заткнулся бы ты, а? Со своими убеждениями, пока нас тут всех не спалили в жопу!

Ой-дк засунул лимон в рот и начал отчаянно жевать, зажмурив глаза. Для большего эффекта, по совету лакированного доктора, он обхватил голову и забарабанил пальцами по затылку.

– Боже ты мой! Че те не сидится? Че те не сидится, я спрашиваю?! Не нравится – не слушай! Заткни уши, как придурок твой!

– Наталья, держи язык за зубами…

Комната напряглась, натужилась мыком, готовая вот-вот рвануть.

– Прибьют тебя – кто за глухарем смотреть будет? Я что ли? Щас, жди! Нужен он мне! Отдам его в детдом к чертовой матери… Так что ты, Димка, думай: не будь придурком – один уже есть. А то тебе быстро язык твой укоротят…

Когда Ой-дк открыл глаза, кислота капала с концов пережженных волос, разъедая пол под нахохленной теткой. Он закрасил овал тела в желтый, и она превратилась в кислющий лимон. Ой-дк провел ногтем, разделив напополам: верхнюю половину на обед, нижнюю – в холодильник.

Воздух задребезжал фарфором и выстрелил в дверь, распахнув в осеннюю стужу. Комната страха опустела.

За окном плакал сад, роняя белый цвет на подоконник. «Зима, – вздохнул Ой-дк, проглатывая кожуру. – Время прятать зубы под подушку и сушить апельсиновые корочки». Пунктуальный зуб его старательно заныл и закачался.

***

А что если жениться? Рано или поздно, а скорее очень даже рано, ему придется признаться в окончательности и безоговорочности диагноза. И тогда поток щедрых выплат прекратится, и райские кущи надежд и кредитов Вадима Михайловича завянут, умаляясь до невообразимо унизительных размеров. Глядя правде в глаза, в стране колхозников и чиновников не разживешься. Как еще этот нашелся, затерянный среди болот и пущ рыцарь молочной индустрии, рапса и бураков. А может, это неплохая идея – спрятаться здесь, вдали от столичных волнений и безмолвных негодований? Затеряться среди полей и грядок с мясистыми помидорами. Вокруг лес сосновый, партизанами перерытый, земляника, грибы осенью, деревеньки с кучей народа до безобразия простого и покладистого, который надо кому-то лечить. Дом крепкий, достойный. Это ничего, что баба страшная. Стерва, надо признать, отменная. Липосакцию сделать, подтяжки здесь и там, зубы новые, силикон, и будет еще та дюймовочка. А что? Надо обдумать.

Так бодро размышлял доктор, уплывая мыслями к вечернему горизонту и попивая дорогой коньяк в гостиной добротного дома. Колхозник и его сестра сидели тут же, размягченные алкоголем, и ненастойчиво бранились.

«С милой рай в шалаше, а с немилой – во дворце», – обрабатывал себя доктор, поглядывая на вышедшее из берегов терпимости тело. Харибда. Скала. Богиня. Дубина.

«Таких баб надо брать нахрапом, – деловито рассуждал он, приятно удивляясь смелости своего сумбурного решения. – Хороший коньяк. Ошарашить, огреть по затылку пылкостью чувств, оглушить массу целлюлитную и не давать прийти в себя. Хватать за руку и просить отягченное липидами сердце. Тут же, при брате, грохнуться на колени и оказать ей честь, если уж на то пошло. А то так и помрет девой. Впрочем, – взглянув на нее, – все равно помрет девой. Разве что с силиконом…» А потом, как утрясутся страсти, станет доктор семьей, откроет новый счет в банке, заведет практику – и рубанет правду-матку этому колхознику. Что-нибудь вроде: «Он обречен, ничего сделать не могу. Глухота неизлечима».

«Впрочем, как и ваша слепота», – додумал он. Ведь это надо же быть таким валенком! Огромные деньги, прибыльное хозяйство, а лезет на рожон. «Не в нашей стране, – налил доктор себе еще стаканчик. – Не в нашей стране, уважаемый. У нас голос имеет только Он и народ. А Он и есть народ. А народ – это коровник. Мыку много – дела мало. Да и мыку мало. А в коровнике дояркой – тоже Он. Доярец, то есть. Дояр, доярк…»

Доктор запнулся на неудобоваримой грамматике и потерял путеводную нить мысли, попахивавшей отменным коньяком.

«Не люблю молоко», – загрустил Вадим Михайлович, что было вполне понятно ввиду его лактозной непереносимости. Одним отчаянным глотком он допил алкоголь и решительно повернулся к женщине. И в это мгновение, как назло, расстроив его сумасбродный план, в комнату влетел хозяйский сын.

– Скажешь, где? – допытывался Ой-дк.

– Нет , – решительно пробил на бумаге орган. – Вырастешь – сам узнаешь .

– Я вырос, – обижался Ой-дк.

– Нет , – отрезал орган.

Охотник вздохнул, но спорить не стал.

– Я тарелку разбил и не услышал. Нехорошо получилось. Покажи, пожалуйста.

– Настраивайся: тональность «к (».

«Ъ\ъ\ъ\ъ\ъ\ъ \ъ\ъ\ъ\ъ\ъ ъ\ъ\ъ\ъ\ъ\ъ».

«1ттттттт-z».

Он увлекся: слушал и записывал, записывал и слушал, слушал и…

« Эюй! т!» – окликнули его настойчиво.

– Что это? Бабушка зовет? – заволновался Ой-дк. – Я пойду?

– П одожду , – позволил орган.

Охотник поспешил в оранжерею.

Бабушка не спала. Белая, как бумага, голова ее слабо крутилась на морщинистой шее.

– В от ты. Садись , – быстро зашептала она. — Конфет нет?

Ой-дк протянул пакетик карамели. Не забыл.

– Разверни и положи бабке в рот. Только не роняй на одеяло – слипнется. И себе возьми.

Ой-дк сделал, как его просили, и бабушка зачмокала, прикрывая от удовольствия птичьи глаза. Наконец, запихав конфету за щеку, она повернула маленькую голову к внуку и заявила: