Павел Кренев - Радиогений Митя Автономов

— Валяйте, ребята, начинайте. Только с условием: под моим контролем, а то мало ли чего, не дай, Господи. С крыши навернетесь, а мне за вас и отвечай. Когда собираетесь антенну ставить?

— Завтра после уроков.

— Вот завтра после уроков найдите меня и полезем на крышу все вместе. Пашка, тебе понятно? Ты первый ремня получишь, ежели самовольничать будете. Ясно вам, демократическая молодежь?

— Ясно, все ясно! — заорали мы хором. Мы с Митькой были счастливы от того, что все удачно так вышло.

Обратно к своим домам мы с Митькой шли вдоль деревни, по морскому берегу, уже сбросившему с себя тяжеленные зимние глыбы, по твердой, как асфальт, влажной песчаной кромке, мимо притихшей после ледостава морской воды. И мне воочию казалось, как по всей неохватной шири морского пространства и по всему громадному поднебесью летели в разные стороны прозрачные невидимые радиоволны одна за одной, другая за другой и ударялись о воздух, и создавали энергию. А потом, взбодренные удачно проведенным разговором, мы радостно загорланили боевую песню про то, как:

Мы тогда знали мало хороших песен, а эта нам нравилась, потому, что она звала к подвигу наши мальчишечьи сердца.

А по синей — синей воде оттаивающего после холоднющей зимы моря плавали голубовато-белые льдины, еще не унесенные горними ветрами в морскую голомень, и на некоторых из них чернели продолговатые силуэты нерп, греющих жирные свои бока на проклюнувшемся наконец солнышке.

А на другой день… Хорошо, что он пришел тогда в нашу деревню этот самый завтрашний день. Тогда я доподлинно узнал, что мой отец нуждается и в этой антенне, и в том приемнике не меньше, чем я и Митька Автономов. Оказалось, что его самого все это бесконечно интересовало, как мальчишку какого-то. А я совсем не знал его с такой стороны.

Еще когда мы находились в школе, папа приготовил кучу всяких ненужных вещей: набор гаечных ключей, два молотка разных размеров, тиски, веревки, две лестницы, ну и, конечно, тот самый моток медной проволоки… Я-то ничего все-равно не понимал, а Митька позыркал своими глазками на папины приготовления, поухмылялся, и отец сделал обидный для себя, но правильный вывод: в технические детали ему лучше всего не встревать, и всей работой в дальнейшем руководил Митя. А отец и я были у него на подхвате. А Автономов принес то единственное, что и требовалось: четыре фарфоровых изолятора, найденных когда-то на какой-то свалке, и плоскогубцы.

Впрочем устанавливали антенну они вдвоем — мой отец, да Митя. Мне работы не нашлось, я был лишним. Поэтому я сидел за трубой, глядел, как они трудятся и пел для них революционные и военно- морские песни. Отцу, как старому военмору нравились те и другие. Папа обожал трогательно-грустную «Там вдали за рекой зажигались огни» про то, как боец молодой из буденовских войск героически погиб в бою с вражьей силой. Я ее спел два раза. Папа сидел верхом на матице крыши, будто на резвой лошадке, держал в руках проволоку и командовал мне: а ну давай теперь «Шел отряд по берегу». И я звонким голосенком вытягивал новую мелодию. Я песни знал, потому, что был в школе запевалой и участвовал в художественной самодеятельности.

А еще там, на крыше, я страшно завидовал Митьке Автономову, который так глубоко изучил законы физики, что понимает, как эта железяка — антенна, простая проволока может выхватывать из воздуха невидимые никому радиоволны и передавать их на приемник. Понимал я и то, что и мой отец тоже завидует Митьке, который все знает лучше его и сидит теперь с плоскогубцами, с самодовольной физиономией, ухмыляется и всеми командует.

Монтировал антенну Митька. Он сидел около самого конька, почти на краю крыши и возился с изоляторами: крепил их к боковой жерди, просовывал в отверстия и загибал проволоку, ловко работал с плоскогубцами. Он разворотисто, по-хозяйски корпел на своим занятием, водил плечами и двигал туда — сюда всем своим крепеньким корпусом. Маслянисто-жирные глазки его шныряли по сторонам, вверх и вниз — ему и в самом деле за всем надо было следить. Митя старательно и умело делал свое дело. Мой отец подавал ему инструмент, протягивал и натягивал проволоку от одного конька крыши к другому, и я видел, что он внимательно все высматривает и запоминает. Он ведь все это делал в первый раз. Тут я тоже завидовал Автономову: фактически он сейчас был учителем для моего отца. Само понимание этого давалось мне не просто. Я в такой роли, как сейчас Митька не бывал еще ни разу.

Правда, эта моя ревность к Мите изрядно компенсировалась реакцией на наше занятие соседей и других односельчан, регулярно проходящих по улице мимо нашего дома. Они все как один останавливались, внимательно нас разглядывали и интересовались:

— Чего удумал делать, Григорий Павлович?

Никто из них не свихнулся с ума и не обратился с таким вопросом к Мите или же ко мне. Все почтительно спрашивали у моего отца. И только он имел право давать на эти вопросы какие нужно ответы.

— Ладно, — думал я, — пусть этот умник Автономов знает, что не он тут самый главный.

Но, говоря начистоту, работали мы весело и, наверно, довольно споро, и вот другой конец антенны закреплен на изоляторах и сброшен вниз на фасадную сторону дома. Мы спустились вниз, и отец просверлил в нужном месте узкое отверстие в стене, продел проволоку насквозь, а я забежал вовнутрь и протащил ее до натяжения. Антенна была готова!

Еще я понял в тот день, что отец мой сильно зауважал Митю Автономова как человека знающего и старательного. Мне он сказал:

— Вот парень растет крепкий. Надо бы ему помочь. Ты, Паша, бери с него пример.

Я виду не подал, что вот сейчас сразу побегу к этому шибко умному Митьке и буду подражать ему во всем, но надо честно признать: далеко мне до него, слабоват я в технических вопросах, слабоват… И самое главное — не получается у меня, как у него, он — гений, а я кто?

На следующий день мы приступили к сборке самого приемника. Делали мы это в Митиной горнице, ведь все детали находились у него дома. Тут я опять говорю «мы», хотя всякому ясно: всю монтажную и организационную работу производил конечно же он, Митя. Мне досталась лишь роль подмастерья. Если бы я взялся чем-нибудь руководить, приемник не произнес бы потом ни единого словечка. Хоть и неприятно мне это признавать, но деваться некуда: мои знания можно было оценить лишь на твердую единицу с минусом.

Уже на следующий день начал вырисовываться общий вид Митиной технической мысли.

Он отпилил пятнадцатисантиметровый кусок от абсолютно круглой и ровной сухой березовой чурки, с двух торцов шурупами прикрепил к нему круглые, двадцатисантиметровые фанерные боковины, поставил это сооружение, похожее на обычную, только огромную нитянную катушку «на попа» и, любуясь на него своими маслянистыми глазками, ласково проворковал техническую фразу: