Анатолий Соболев - Март, последняя лыжня

Они едут рысцой по ухабистой раскисшей дороге. Гнедко бросает в ходок ошметья грязи, посверкивает полированной сталью стертых подков. Когда ходок сильно встряхивает, в передке недовольно крякает утка.

Свежий ветер с полей приятно холодит лицо, щекотливо забирается в рукава пальтишка, и от этого становится бодро и весело. Данилка бесконечно счастлив и во все глаза смотрит на родную степь, на дальние горы, на опускающееся неяркое солнце, на светлые колки голых еще берез и ждет не дождется, когда же наконец приедут они на место и будут бабахать из ружей. И сердце его сильно стучит от радостного ожидания.

Отец покуривает папиросу, озабоченно оглядывает вспаханные поля. По коричневым глянцево блестящим на солнце бороздам ходят важные, отливающие чернью грачи и выклевывают длинных красных червей. Порою отец останавливает лошадь, спрыгивает с ходка, берет комок земли, растирает его в ладонях, нюхает и долго ходит по пахоте, что-то высматривая. Грачи лениво подвзлетывают, уступая дорогу. А Данилка сгорает от нетерпения: ну когда же наконец будет охота?

— Поспела земля, сеять пора. «Красному партизану» уже можно и начинать, — говорит отец, залезая в ходок. — Вспахали неплохо. Это, брат, победа. — Он улыбается, но тут же становится озабоченным. — Как-то проведут они первый сев? То каждый для себя старался, а теперь сообща, колхозом.

— Пап, а когда стрелять будем? — нетерпеливо спрашивает Данилка.

— Мне бы твои заботы. Тут голова кругом идет: посевная начинается, а колхозы маломощные, тягла нету, кони заморенные.

— А мы скоро приедем на охоту?

— Скоро. — Отец улыбается в рыжеватые усы. — Не спеши. Видишь, солнце где еще…

Солнце действительно еще высоко, и Данилка думает, что могло бы оно быть и пониже, побыстрее садиться. Зорька шастает по пахоте, вспугивает грачей, но, видать, она их не считает за настоящую птицу и не обращает на них никакого внимания. Зорька давно уже выскулила у отца разрешение соскочить на землю и теперь то бежит рядом с ходком, то позади, то вдруг пересечет дорогу жеребцу, и Гнедко недовольно всхрапывает. Длинный лохматый хвост Зорьки уже отсырел и обвис сосульками. Отец краем глаза следит за собакой: вдруг вспугнет кого. На коленях он держит ружье. Но Зорька бежит спокойно и только изредка шустрым порыском уходит в сторону, и отец тогда настораживается, но навстречу собаке на холмике вдруг встает столбиком суслик и, испуганно свистнув, скрывается в норке. Зорька возвращается, а на дальних пригорках торчат, как стручки, суслики и тревожно пересвистываются.

Гнедко покрылся пОтом — рассолоделая дорога не легка. Как только отец зазевается, так лошадь переходит с рыси на дробный шаг и косит глазом назад.

— Но-но! — Отец грозит бичом. — Ишь, варнак!

Гнедко недовольно трясет головой и опять переходит на рысь. Он припадает на правую переднюю, засекается. Отец хмурится, внимательно смотрит на ноги жеребца.

— Перековать надо, не видит, что ли, дед! — сердито говорит он и вдруг натягивает вожжи и почти шепотом останавливает Гнедка: — Тпру-у! — Не спуская глаз с ложбинки и потихоньку соскальзывая с ходка, отец шепчет сыну: — Подержи вожжи.

Сухо щелкают взведенные курки двустволки. Отец идет к лыве, чуть приседая, упруго и осторожно. У Данилки на высоком вздохе замирает сердце. Он уже увидел, что какая-то пестрая птица неподвижно сидит на воде. Вроде селезень! Данилка боится дышать, ждет, когда отец вскинет ружье, ахнет и гулко раскатится по полям выстрел, а Зорька кинется в воду и принесет птицу.

От жуткого восторга у мальчишки по спине бегут знобкие мурашки. Но Зорька ведет себя как-то странно: шастает по сторонам, тычется носом в землю и никакого внимания на селезня. Отец вдруг громко плюется и идет обратно.

— Коряга, — говорит он. — Повернута так, что отсюда на селезня похожа. Березовая коряга.

С досадливым смешком залезает отец в ходок и берет у сына вожжи.

— А я думаю, чего это Зорька стойку не делает, — смущенно похохатывает он, и серые жесткие глаза его мягчеют. — Пошел! Но-о!

Подъезжают ближе. Данилка видит: и вправду коряга торчит из воды. Что же это такое? Только что был селезень, прекрасный селезень, которого подстрелил бы отец, а Данилка потом рассказал бы своим дружкам, и они полопались бы от зависти. И вот — просто коряга! Данилка готов зареветь с досады, у него щиплет в носу, он начинает шмыгать им.

— Ну, ну… — Отец ласково усмехается, поняв состояние сына. — Все еще впереди, как сказала одна бабка, прожив девяносто девять лет.

Ехали еще долго. Наконец приехали на место, вернее, не на место, а туда, где останется Гнедко и ходок. Это на пригорке, возле еще не опушенного листом березничка. Отец распряг коня, привязал его к ходку. Потом он забирает ружья, клетку с кряквой, Данилку сажает себе на плечи и долго идет по трясинистой почве, огибая болотце, идет к озеру, которое багряно и ярко блестит ниже земли. Добираются до шалашика-скрадка на берегу озера. Снимая сына с плеч, отец говорит довольно:

— А ты увесистый, парень. Я аж вспотел. Сейчас крякву посадим, чучела — и начнем.

Данилка с любопытством осматривается. Вот где они будут охотиться! Озеро большое, пылает закатом, вдали — светлее, легче, вблизи — гуще, синее. На том берегу — низкий горизонт, и кажется он далеким-далеким, на краю света. Резко пахнет большой водой и отопревшей землей.

Отец выпускает утку из клетки, привязывает ее веревочкой за лапку к колышку, а колышек вбивает в землю. Громко крякая, утка вперевалку устремляется в воду и плывет не оглядываясь, но, отплыв на длину веревочки и подергавшись, останавливается и начинает охорашиваться, чистить перья.

Отец посылает сына в скрадок. Данилка о удовольствием залезает туда и удивляется: в скрадке гораздо светлее, чем он думал. Скрадок — весь как решето. Сделан он из камыша и веток тальника; в щели во все стороны хорошо видно, но самого человека в нем не заметить ни с воздуха, ни с воды. Пахнет в скрадке прошлогодним прелым листом и камышом. К ним примешивается запах оружейного масла и пороха.

Отец, закрывая вход снаружи щитом из камыша и веток, говорит:

— Посиди тут, а я схожу на косу. Не стреляй на воде, а то подсадную подшибешь. Бей на лету.

Данилка согласно кивает, он счастлив, что вот будет сидеть в скрадке, как настоящий охотник.

Свистнув Зорьку, отец уходит. Данилка остается один, и гордость распирает ему грудь. Мальчишки лопнут от зависти, когда он им расскажет про охоту, как он сидел в скрадке, как у него была малопулька и как он настрелял уток. Он хорошо видит подсадную, она плавает мелкими кругами среди неподвижных чучел, и на сизо-багряной глади остаются светлые следы. Утка крякает, приподнимается на хвосте, хлопает крыльями. Данилка берет малопульку в руки и, высунув ствол в щель, целится в подсадную. Потом переводит малопульку на угасающее небо, представляя, что в вышине летит стая уток. Ружье оказалось тяжелым, на весу долго не удержать. Данилка опускает его и смотрит на подсадную утку. Она перестала крякать и что-то выискивает в воде своим плоским носом. Данилку сжигает нетерпение: когда же прилетят дикие утки? И что это за кряква такая — молчит как убитая!