Герман Гессе - Рассказы о любви

— Вы делаете мне предложение?

— Если вам так угодно, то да. Я уже немолод, но никогда в жизни не любил. Сколько тепла, заботы и верности я могу дать, все принадлежит вам одной… Я богат…

— О!

— Простите. Я хотел только сказать, что у меня нет необходимости жить за счет картин. Лиза, вы в самом деле не понимаете меня? Разве вы не видите, что я отдаю свою жизнь в ваши руки? Скажите хоть слово!

Наступило тягостное молчание. Она не решалась взглянуть на него, он казался ей наполовину больным. Наконец она заговорила, щадящим тоном и очень по-дружески, но он все понял при первом же ее слове. Она пыталась объяснить ему, как он удивил ее и насколько важен этот вопрос для всей ее жизни тоже, она уговаривала его, как нетерпеливого мальчишку, которому нельзя так сразу отказать, сказав одно только слово «нет».

Он улыбнулся.

— Вы так добры, — сказал он. — Не в том ли дело, что вы боитесь за меня и немного боитесь меня самого?

Она посмотрела на него смущенно. Он продолжил:

— Я благодарю вас, фрейлейн Лиза. Вы не хотели так прямо мне в лицо сказать «нет». Но я все понял. Так что спасибо за все и прощайте!

Она попыталась его удержать.

— Нет, — сказал он, — оставьте это! Я не пойду сейчас травиться. В самом деле, нет. Прощайте!

Она подала ему руку. Он крепко ее обхватил, потом поднес к губам, не нагибаясь к руке, задумался на мгновение, неожиданно выпустил ее руку и вышел. В коридоре он даже дал служанке на чай.

Для Брама наступили тяжелые времена. Он точно знал, что к жизни его может вернуть только работа, но долгое время пребывал в отчаянии, не веря, что сможет когда-нибудь вновь ощутить то состояние жертвенного самозабвения, которое испытал в лучшие годы жизни. В деревне на Верхнем Рейне он снял квартиру и целыми днями бродил кругом по окрестностям, постоянно выискивая в окутанных осенним туманом островках деревьев и размытых до неузнаваемости берегах сюжеты для будущих картин, но не мог и двух часов высидеть за мольбертом на одном месте, не в силах позабыть то, что непременно хотел забыть. Людей для общения вокруг него не было, да и при чудаковатых привычках жизни отшельника он бы не знал, что с этим делать.

Однажды вечером, после того как в безутешном сидении в одиночестве выпил привычную бутылку вина, он испугался, что придется сейчас пойти и рано лечь спать, и тогда не долго думая он заказал вторую бутылку. Его ноги и руки отяжелели, и через некоторое время он улегся в постель, довольно-таки опьяневший. Он спал мертвым сном и поздно проснулся на другой день со странным и непривычным для него чувством усталости и безволия, полдня проходив потом как в тумане.

Через два дня, когда прежние страдания опять навалились на него, он решил прибегнуть к тому же средству, а потом еще раз снова и снова. Однажды он все-таки натянул во дворе, несмотря на сырую погоду, новый холст. Возникла целая серия этюдов. Прибыли объемные посылки из Карлсруэ и Мюнхена, содержащие картон, деревянные доски, краски. За шесть недель вблизи берега реки ему соорудили примитивную мастерскую. И вскоре после Рождества уже была готова большая картина, «Ольха в тумане», которую признали потом как одну из лучших его работ.

За этим напряженным, сладко лихорадочным периодом работы наступил спад и кризис. Целыми днями Брам слонялся по окрестностям, в снег и ветер, чтобы под конец завалиться в какой-нибудь деревенской харчевне после тихой пьянки в нетрезвом состоянии в кровать. Часами лежал он днем и в мастерской, подстелив пару одеял, с пустой головой, погруженный в горькое несчастье и испытывая к себе отвращение.

Но весной он снова начал писать.

Так проходил год за годом. Часто ему удавалось бездельничать целыми неделями, но все-таки понемногу что-нибудь писать. Потом он опять впадал в уныние и все забрасывал. И наконец однажды он провел после мрачного запойного дня холодную мартовскую ночь в открытом поле, тяжело простудился и умер в одиночестве, без всякого ухода. Его уже похоронили, когда, прочитав о нем заметку в газете, приехал его родственник, чтобы увидеть его. Среди картин, которые художник оставил после себя, был удивительный автопортрет последних лет его жизни: основательно и без прикрас проработанный эскиз головы, безобразно запущенные черты лица стареющего пьяницы, легкая ухмылка на губах и нерешительный печальный взгляд. Неизвестно по какой причине Брам провел, однако, кистью по готовому, явно не без горькой самоиронии исполненному портрету, крест-накрест два густых красных мазка.

В давние времена расположились как-то под Канволе, столицей страны Валуа, лагерем рыцари, разбив множество роскошных шатров. День за днем разгорался турнир, главным призом на котором была рука королевы Херцелоиды, девственной вдовы Кастиса, прекрасной дочери короля Грааля Фримутеля. Среди участников турнира можно было увидеть высокопоставленных властителей: английского короля Пендрагона, норвежского короля Лота, короля Арагона, герцога Брабантского, знаменитых графов, рыцарей и славных воинов, таких как Моргольт и Ривалин; все они перечислены во второй песне «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха. Один прибыл за воинской славой, другой — ради прекрасных голубых глаз молодой королевы, большинство же — ради ее богатых и плодородных земель, городов и замков.

Помимо многих высоких властителей и именитых героев, прибыло туда и целое воинство безымянных рыцарей, отчаянных смельчаков, головорезов и прощелыг без гроша в кармане. У некоторых из них не было даже собственного шатра, они пристраивались на ночлег где придется, часто под открытым небом, накрывшись плащом. Лошади их жили на подножном корму, сами же они находили еду и питье за чужим столом, с приглашением или без, и каждый из них надеялся на удачу, если вообще помышлял о том, чтобы поучаствовать в турнире. Надежда была, в сущности, крайне мала, потому что лошади у них были никудышные, а на плохом жеребце и самый смелый рыцарь вряд ли чего добьется на турнире. Многие и не думали о том, чтобы биться, а собирались лишь при всем этом присутствовать и по возможности присоединиться ко всеобщему веселью или получить от этого какую-нибудь выгоду. Настроение у всех было хорошее. Каждый день — празднества и угощения то в замке королевы, то у влиятельных и богатых правителей в лагере, и кое-кто из бедных рыцарей радовался тому, что турнирные бои так затянулись. Рыцари выезжали на прогулки, охотились, вели беседы, пили и веселились, наблюдали за боями и при случае пробовали свои силы, лечили раненых лошадей, дивились роскоши великих государей — не упускали ничего и радовались жизни.