Герман Гессе - Рассказы о любви

В полдень явился аббат. Последовал обмен любезностями, затем они сели за стол. Аббат восхищался роскошными блюдами и, увлеченный деликатесами, забыл на полчаса о своих поручениях. Наконец он вспомнил о них.

— Простите, — заговорил он внезапно, — что я столь неподобающе долгое время томил вас ожиданием! Уж и не знаю, как случилось, что я об этом забыл.

— Да что вы.

— После всего, что я слышал о вас в Цюрихе — я, разумеется, кое с кем переговорил, — могу сказать, что вы действительно вполне достойны стать нашим братом. Добро пожаловать, дорогой мой, добро пожаловать. Можете начертать отныне над своей дверью: «Inveni portum. Spes et fortuna valete!»

— То есть: «Прощай, Фортуна, я прибыл в гавань!» Строка из Еврипида, и строка действительно прекрасная, хотя в моем случае и не совсем подходящая.

— Не подходящая?! Вы слишком усложняете.

— Строка, ваше преподобие, не совсем подходящая потому, что я не поеду с вами в обитель. Вчера я переменил намерения.

— Как это возможно?

— Да вот так. Прошу вас не гневаться на меня и в знак нашей дружбы выпить со мной еще бокал шампанского.

— В таком случае ваше здоровье! И пусть это решение никогда не заставит вас раскаяться. У мирской жизни тоже свои достоинства.

— Несомненно.

Спустя некоторое время любезный аббат откланялся и отбыл в карете. А Казанова написал письма в Париж и распоряжение своему банкиру, потребовал к вечеру счет и заказал на утро экипаж в Золотурн.

Широкий фасад замка из светлого камня смотрел большими окнами на Рейн, на плавни и на радужный, воздушный ландшафт из воды, камыша и ивняка чуть впереди, а дальний фон создавали горы, покрытые лесом и затянутые синей дымкой; они образовывали нежно выгнутую дугу, вдоль которой бежали облака, и образуемые ими белые дворцы и замки поблескивали при теплом ветре с гор и казались прозрачными и маленькими. Фасад замка с помпой отражался в медленно текущей воде и был исполнен достоинства и честолюбия, словно юная дева, а декоративные кусты свесили свои светло-зеленые ветки до самой воды, и вдоль каменной стены покачивались на воде выкрашенные в белый цвет увеселительные гондолы. На этой яркой солнечной стороне замка никто не жил. С тех пор как исчезла баронесса, комнаты стояли пустые, за исключением самой маленькой — в ней, как и раньше, жил поэт Флориберт. Хозяйка навлекла позор на своего мужа и его замок, и от веселой многочисленной придворной челяди не осталось ничего, разве что белые прогулочные гондолы да тихий стихотворец.

Хозяин замка, после того как на него обрушилось несчастье, жил на задней стороне здания. Узкий двор затеняла огромная, отдельно стоящая башня римской эпохи, ее стены были темными и влажными, окна узкими и низкими, и к затененному двору примыкал вплотную темный парк с большими группами деревьев — старые клены и тополя, старые буки.

Поэт жил в одиночестве, никем не нарушаемом, на своей солнечной стороне. Еду он получал на кухне, а барона часто не видел целыми днями.

«Мы живем в этом замке как тени», — сказал он своему другу юности, навестившему его однажды и выдержавшему в негостеприимных стенах мертвого дома только один день. Флориберт сочинял в свое время для светского общества баронессы басни и галантные стихи и остался после роспуска веселой компании невостребованным, поскольку его незатейливая натура больше боялась бойких переулков внешнего мира и борьбы там за хлеб, чем одиночества в печальном замке. Он уже давно не сочинял стихов. Когда при западном ветре он смотрел за реку, поверх плавен, на далекие хребты синеватых гор и вереницы облаков над ними, а по вечерам слушал в старом парке, как шумят, качаясь, высокие деревья, в голове у него постоянно кружились разные поэтические образы, но слов не было и он не мог их записать. Одно из таких стихотворений называлось «Дыхание Бога», в нем рассказывалось о теплом южном ветре, а другое запомнилось как «Душевное утешение» и было, по сути, размышлением о красочных весенних лугах. Флориберт не мог ни прочитать эти стихи, ни спеть, потому что в них не было слов, но грезил ими и временами ощущал их, особенно вечером. А в остальном он проводил свои дни большей частью в деревне, где играл с маленькими белоголовыми детишками или смешил молоденьких женщин и девушек, снимая перед ними шляпу, словно перед знатными дамами. Самыми счастливыми для него днями были те, в которые ему встречалась фрау Агнес, прекрасная фрау Агнес, знаменитая фрау Агнес с узким девичьим лицом. Он приветствовал ее, отвешивая глубокий поклон, и прекрасная Агнес кивала и смеялась, смотрела ему в глаза, полные смущения, и уходила с улыбкой на устах вдаль, словно солнечный луч.

Фрау Агнес жила в единственном доме, стоявшем возле одичавшего дворцового парка и служившем раньше ночлегом для конников баронов. Ее отец был лесничим и получил этот дом в подарок от отца теперешнего хозяина за какие-то особые заслуги. Она рано вышла замуж и вернулась в дом молодой вдовой, так что после смерти отца она жила в этом пустынном доме одна со служанкой и слепой теткой.

Фрау Агнес носила простые, но красивые и всегда новые платья мягких тонов, ее лицо было по-девичьи юным и узким, каштановые волосы заплетены в толстые косы и уложены вокруг ее изящной головки. Барон был в нее влюблен еще до того, как прогнал с позором жену, и сейчас любил ее с новой силой. Он встречал ее по утрам в лесу и увозил ночью по реке на гондоле в камышовую хижину в плавнях; там ее улыбающееся девичье личико лежало на его рано поседевшей бороде, а нежные пальчики играли с его страшной и жесткой рукой охотника.

Фрау Агнес по праздникам ходила в церковь, молилась и подавала милостыню нищим. Она приходила к старым бедным женщинам в деревне, дарила им башмаки, причесывала головы их внучатам, помогала им шить и, уходя, оставляла в их хижинах мягкий свет юной святой. Фрау Агнес желали все мужчины, и кто ей нравился или приходил в нужный час, то допускался поцеловать ей руку или даже получал поцелуй в губы, а кому везло и кто был пригож собой и хорошего роста, тот мог и рискнуть подняться к ней ночью в окно.

Это всем было известно, и барону тоже, однако ж прекрасная Агнес шла своим путем дальше — с улыбкой и невинным взглядом, как у непорочной девочки, недоступной для мужских желаний. Время от времени возникал новый любовник, окружал ее осторожными ухаживаниями, как неприступную красавицу, наслаждался с гордостью в душе необыкновенным завоеванием и дивился, что мужчины не возражали против этого и только улыбались. Ее дом стоял в сторонке, в полной тишине, на краю мрачного парка, заросшего плетистыми розами и одичавшего, как сказочный лес; и она жила там, выходила на люди и снова возвращалась назад, свежая и нежная, как роза в летнее утро, с ясным блеском на детском личике и тяжелым венцом кос вокруг головы. Старые нищие женщины благословляли ее и целовали ей руки, мужчины уважительно приветствовали ее и ухмылялись вдогонку, дети подбегали к ней, выклянчивали у нее деньги и давали гладить себя по щекам.