Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

В подвальной комнате на стенах висели незамысловатые натюрморты. В окне виднелись чьи-то ноги. Я вообще люблю подвалы, в них как-то спокойней, не так сильно ощущается несовместимость с окружающим миром.

– Чего мы больше всего боимся? – спрашивала доктор Марша, оглядывая наши мрачные лица.

Все мы, как выяснилось, боялись провала и позора. Спенсер, потерявший полмиллиона на кризисе, боялся провала и позора. Из кармана его зеленого пиджака торчали бумаги, испещренные столбиками цифр. Он не пользовался калькулятором, мозг его работал быстрее. Позора боялась восемнадцатилетняя наркоманка Менди. Она все время потирала руки и заглядывала нам в глаза, ни сказала ли она что-то не то. В сумочке у нее лежали фотографии бойфренда, который работал охранником на парковке в соседнем кинотеатре. Она считала себя недостойной такого парня. Провала и позора боялись Юджи и Юми, которых родители послали в Америку получать экономическое образование. Поначалу все шло прекрасно. Днем девушки ходили в институт, ночами выполняли переводческую работу. Чем-то этот график был хорош, а чем-то не очень. Он не учитывал, что трех часов отдыха организму недостаточно, чтобы нормально функционировать. В какой-то момент девушки начали терять вес и путаться в собственных именах. Позора боялась красивая лупоглазая Женева. Боялась, что она станет в тягость дочери. Дочь недавно получила место профессора. Она с подругами смотрела странные фильмы и читала странные книги. Женева ничего не понимала из того, о чем они говорят, боялась, что дочь начнет стыдиться ее, перестанет звать ее к столу.

– Чего ты боишься? – спросила меня доктор Марша.

Я заглянула в себя и увидела, что я тоже боюсь провала и позора. Я боялась, что душа моя зачерствеет, я стану скучной, не смогу писать. Потом придет старость, за ней приковыляет смерть.

К ужину нас отпускали домой. Вечерами, лежа на диване, я взглядывала на мужа: «Вот почувствует он мой взгляд?» Потом я засыпала безрадостным сном, и утром, более уставшая, чем накануне, надевала свою бейсбольную шапку, и отправлялась в больницу.

– Ну и что случится тогда? – бодро спрашивала доктор Марша.

Она чертила на доске диалектическую схему: это вытекает из этого и так далее.

– Что будет – когда? – испуганно спрашивали мы.

– Что будет, когда случится то, чего вы боитесь?

Тогда, отвечали мы, однозначно придут провал и позор. Позор изгонял Спенсера из двухэтажного особняка в однокомнатную квартиру с тараканами на стенах и слоноподобным лендлордом над головой. У Менди позор ассоциировался с бойфрендом. Юджи и Юми, не доучившись, с позором возвращались в свои японские села. Женева пряталась от позора в своей комнате, где в аквариуме плавала перекормленная ею рыбка и на подоконнике чахла герань. А мой позор грезился мне в виде молчания, перебиваемого изредка скучным диалогом с собой. Защиты от этих мрачных мыслей не было. Мы сами были виноваты во всем.

– А надо, – говорила доктор Марша, дойдя указкой до самого корня диалектической схемы, – принять себя такими, какие вы есть. Вместе со всеми недостатками, вместе с провалом и позором. Принять и полюбить. И главное, не забывать принимать таблетки!

Помимо доктора Марши с нами через день занимался психолог доктор Гарет. Встречи с ним проходили в его кабинете, куда нас по одному приводила медсестра Нэнси.

Во время первого сеанса доктор Гарет – лицо в тени фикуса – говорил со мной о моем творчестве.

– Вы, значит, с детства писали стихи… Это очень-очень интересно. А как ваша мать к ним относилась?

Я честно отвечала, что мама к моим стихам относилась плохо.

– Расскажите подробней, – попросил он. – Сколько вам было лет? Что она вам сказала?

– Пятнадцать. Она сказала, что поэта из меня не выйдет.

– Замечательный возраст! Время пубертации, – сказал доктор Гарет. – Что же вы испытываете, когда вспоминаете об этом?

Я ответила, что испытываю чувство благодарности. Я не врала. Он задумался, даже выдвинулся из фикусной тени. Он был совсем молодым, практически юнцом.

– Вы уверены, что это благодарность, а не что-то другое? – спросил он осторожно. – Разве вам не хотелось, чтобы мать вас похвалила?

– Хотелось.

– И как же вы поступили, когда она вам сказала такое? Вы помните?

– Конечно, помню, – ответила я и рассказала, как, изорвав тетрадь, спустила клочья в унитаз.

– Вы, значит, спустили ее в унитаз! – воскликнул он, потирая руки. – Что же вы испытывали при этом?

Я искренне сказала, что испытывала очень неприятное чувство, потому что когда я потом спустила воду, вся моя графомания вернулась ко мне в водовороте нечистот.

– Понимаете, – объяснила я, – мы жили в многоэтажном доме, канализация там была старая…

– Стоп, – сказал он, взглянув на часы. – Здесь мы остановимся. Начнем в следующий раз с этого места!

На следующем сеансе он взялся за меня с нескрываемым энтузиазмом.

– В прошлый раз вы рассказывали мне о ваших сложных отношениях с матерью. Расскажите мне о вашем отце. Какие с ним у вас были отношения?

Я сказала, что с отцом у меня было все очень хорошо.

– А с вашим мужем?

Я, наверное, нахмурилась. Доктор Гарет долго и внимательно глядел на меня:

– Интересно, – вымолвил он. – У вас что-то было в лице…

Я потрогала лицо.

– Ну, бывает, конечно, всякое… А у кого не бывает? – начала я, оправдываясь, но он меня остановил.

– Не напоминает ли вам муж вашего отца?

Пораженная ходом его мысли, я ответила, что не напоминает.

– Вы уверены?

Я была в том состоянии, когда человек ни в чем не уверен. Доктор Гарет попросил меня подумать.

«Мой отец, – стала думать я. – Он непрестанно раздражающе активен. Мой муж семь лет пишет диссертацию, из дома не выходит. Мой отец лучше меня знает, что где лежит в моей квартире, а муж как-то вечером поставил ботинки в холодильник и потом все утро ходил по квартире, заглядывая во все утлы. Когда у нас родилась дочь, он два часа пылесосил ковер, не заметив, что пылесос не работает».

– Нет, не напоминает, – сказала я более уверенно.

Вечером я рассказала мужу о нашем разговоре.

– Фрейдисты всегда прячут лицо в тени, – сказал Филипп. – А сколько ему лет?

Я сказала, что лет тридцать.

– Смешно, – сказал он, – если человек в тридцать лет серьезно полагает, что во всем виноваты родители.

Мы, все шестеро, поняли, что не так безнадежны, когда в понедельник к нам привели новенького. Его вообще-то звали Билли, но сам он себя называл Бэтменом. Бэтмена спустили сверху из буйной палаты. Это был широкоплечий парень в вязаной безрукавке, его большие руки были покрыты шрамами. Он сел на стул и сразу взялся руками за колени, но все равно было видно, как они дрожат. Когда его спросили, чего он боится, он сказал, что больше всего боится, что его разлучат с сыном. С провалом и позором у него тоже все в порядке. У Бэтмена, в принципе, была жена. В принципе. Три месяца назад, придя домой, он застал у жены любовника. В принципе, он не удивился, но для проформы скосил любовнику челюсть и сломал три ребра. Его судили, медицинская экспертиза признала его больным. Пот градом катил с его лба.

Читать дальше