Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

– Кто спасет Бэтмена? Кто спасет Бэтмена? – бормотал он, нависая надо мной и Женевой.

В перерыве мы все смотрели, как он курит. После четвертой затяжки он распрямил плечи. Докурив первую сигарету, он тут же взял еще одну:

– Кто спасет Бэтмена? Кто спасет Бэтмена? – говорил он, улыбаясь сам себе.

Перекурив, мы вернулись в наш подвал. И опять Бэтмен нависал над нами, качаясь из стороны в сторону.

– Давайте подумаем, какими мы хотим быть? – спросила доктор Марша.

Она оглядела нас.

– Нормальными, – отвечали хором Юджи и Юми.

– Нормальными! – записывала доктор Марша на доске. – Еще какими?

– Счастливыми без наркотиков! – отвечала Менди.

– Очень хорошо!

– Сильными, как бамбук под снегом, – ответил Бэтмен.

Доктор записала: «сильными, как бамбук под снегом», – и снова повернулась к нам:

– Еще какими?

– Мы хотим быть нужными детям, – сказала Женева.

– Очень хорошо!

– И сильными, как бамбук под снегом, – добавила Женева.

Я пришла домой просветленная.

– Что было сегодня? – спросил Филипп.

Накануне я ему объяснила, что человеку в состоянии психоза очень помогает, когда ему задают простые вопросы. Простые вопросы возрождают интерес к жизни. Как ты провела день? О чем ты думаешь? Чего бы мы хотели к ужину? Последний вопрос, впрочем, был чисто риторический. На ужин у нас были дешевые сосиски и тертая морковь – три фунта за доллар. И простые ответы закрепляют интерес к жизни. День я провела в обществе семи психов. Я думаю о том, что скоро нас выгонят с этой квартиры, мы уже восемь месяцев не вносили квартплату. Но не надо о грустном, лишь бы я чувствовала, что мы вместе. Тогда было бы совсем хорошо.

После ужина мы вышли в парк. Ветер гнал по аллее листочки акации. Мы сели на скамейку с видом на закат, и Филипп дежурным жестом извлек из кармана железный гребень. У нас наблюдался прогресс, уже третью неделю не было видно ни вшей, ни гнид.

– Давай все-таки проверю разок! – сказал он.

Я положила голову ему на колени, и он заученным движением стал прочесывать мои волосы. Солнце быстро скользило между веток. Потом я увидела движущуюся по дорожке в нашем направлении пару. Они выглядели очень прилично. Мне стало неловко, и я попыталась подняться до того, как они приблизятся. Я толкнула мужа:

– Давай переждем! Не дай Бог поймут, что мы делаем!

Его рука на какую-то долю мгновения замедлилась и снова продолжала водить гребнем:

– Он вполне может остановиться у меня! – говорила младшая, Галочка, которая жила в Нью-Йорке.

У нее был сильный американский акцент.

– У меня ему будет лучше! Рядом озеро, парк, он будет гулять, – настаивала старшая, Саша.

Он остановился у старшей: озеро, парк. Худой, загоревший на непонятно каком солнце – прилетел он из Москвы в середине апреля, – отец сходу вручил привезенные для внучки раскоряжистые русские санки и со знанием дела стал протискиваться к выходу. Бесколесный чемодан в руке, на груди веревки айпода, он и слышать не хотел ни про какое такси. И настоял, и они долго добирались – сначала автобусом, потом на метро, потом пересели на троллейбус и прибыли домой к полуночи.

По такому случаю она хотела разбудить своих.

– Утро вечера мудренее… – сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел спать.

Было утро, чистое с бледным румянцем на выпуклой воде. Они ходили вокруг озера, и он все хвалил. Природу, чистоту, то, как лежат в специальных ящиках полиэтиленовые пакеты для собачьих экскрементов. А вот у них… Да, впрочем, что там говорить, к чему сравнивать. Совсем другая жизнь. Живи и радуйся!

В четыре часа под окнами зафырчал желтый школьный автобус. Водитель просигналил. Еще минута… Дженни прошла по двору, волоча за собой по асфальту сумку, как упирающегося щенка на подводке.

– Ну вот, наконец!

Саша вышла на порог и объяснила ей, что тот голос, в телефоне, – это и есть дедушка Даниил.

– Вот санки, вот сережки – у тебя уши-то проколоты? – спрашивал он, перебивая дочь.

– Что это – «уши проколоты»? – удивлялась Дженни.

Он удрученно посмотрел на Сашу:

– Она что у тебя, не знает русского?

– Папа, она же в Америке родилась, здесь по-русски не говорят!

– А где на нем сейчас говорят? – развел он руками.

Жизнь закрутилась. С утра гудела кофемолка, он варил в кастрюльке кофе и разливал его в чашки. В ушах его были наушники, он слушал Малера, иногда начинал отбивать такт ногой и, перекрикивая музыку, говорил Саше:

– Надо купить джезву! Ты мне только скажи, где она продается, – я съезжу!

– Чем тебя не устраивает кофейная машина? – кричала в ответ Саша.

Он вынимал один наушник, делал поучительное лицо:

– Тем, что кофейная машина делает дрек, а я делаю кофе. И объясни ты мне наконец, почему нет сахара!

– О Господи, да куплю я, куплю!

– Я и сам могу купить! Но его ведь и раньше не было!

– Папа, мы не употребляем сахар!

– Разумеется, не употребляете – его же нет!

С внучкой он разговаривал так же, как с дочерью в детстве.

– Дедушка, как дела? – спрашивала Дженни, бросая сумку под стол.

Он старательно поднимал сумку, ставил в угол за плохое поведение:

– Дела, Женечка, у прокурора, у нас же – делишки! А у тебя как?

Внучка вертела головой, по-американски вращала глазами, спрашивала, что такое дедушка говорит. Саша объясняла, что у дедушки такая присказка, что надо быть терпеливой, проводить с ним время, он тебе почитает книжку, он так всегда мечтал увидеть тебя, и вот он здесь. Дженни неохотно шла проводить с дедушкой время, быть терпеливой, слушать книжки. В сказках Пушкина она не понимала половины слов, крокодила Гену называла динозавром. Он прочитал ей «Мишкину кашу». Дженни возмутилась: как это мама могла уехать куда-то, оставить мальчиков одних?

На этом он сломался, пошел звонить Галочке в Нью-Йорк:

– Она спросила меня, почему соседи не вызвали полицию! Что она говорит?

Старшая Саша всегда ждала его возвращений. Ждала в детстве, когда он уезжал в командировки, потом в юности, когда родители развелись. Потом ждала, когда он сидел в тюрьме, в лагере, и вот уже здесь, в Америке, тоже ждала, когда он приедет. Он приехал, и ожидание приехало с ним, прилетело в одном самолете. И с его приездом через пятнадцать лет все повторилось: беготня с ракеткой, готовка борща, нарезание бутербродов, отбивающая такт нога. Она умоляла его вынуть наушники хоть за обедом. Он вынимал, но музыка продолжала играть на кухонном столе, рядом с тарелкой.

Поев, он собирал со стола крошки, старательно отправлял их в рот: