Катя Капович - Вдвоём веселее (сборник)

Начиналась весна, береза цвела. Во время грозы верхушка раскололась, и огромная ветка с молодыми листьями рухнула и легла поперек двора. Он специально ее не убирал. Разве он не предсказывал?

И все же это были грустные два месяца. Татьяна ходила с непроницаемым лицом, Елена шарахалась от него, как будто боялась, что он может ее ударить. Это ранило его в самое сердце. Он уходил в свою спальню и потихоньку набирал номер Пэг. Она отвечала чужим испуганным голосом, но, узнав его, радовалась. «Вот они съедут, надо будет непременно ее отблагодарить, пригласить в ресторан», – думал Чарльз и тут же понимал, что этому не бывать, уж слишком она была уродлива в этих своих траурных зеленых платьях, с узким, как у ящерицы, ртом.

Вечером накануне их отъезда он вдруг затосковал, так затосковал, что чуть было не попросил их остаться. Он долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, прислушиваясь к шорохам, к голосам внизу. «Если человек в сорок семь лет ни с кем не может жить, то, может быть, дело в нем самом», – подумал Чарльз, но тут же решительно отогнал эту мысль. В три часа ночи он принял снотворное, но не заснул, а будто провалился в глубокую черную яму. Проснулся поздно, когда они уже сидели в машине. Он даже не слышал, как они выносили мебель. Футон, два книжных шкафа, кресло и коробки с книгами – все уже лежало в кузове, там же сидела Татьяна, прижимая спиной к борту машины ковер, который Петр положил неудачно, и тот все норовил упасть ей на плечо. А Елены нигде не было видно. Последние кивки, слова прощанья… Не зная, то ли радоваться, то ли грустить, он стоял и смотрел на них. И опять ему захотелось их вернуть. Какое-то время он боролся с собой, и когда поднял голову, то увидел, что машина уже скрывается за поворотом. Чарльз постоял еще пару минут и, подобрав с газона обрывок оберточной бумаги, с удовольствием вошел в пустой дом.

– Есть две категории людей, которым нельзя доверять… – говорил Витя, нарезая перочинным ножиком подтаявший сыр. – Во-первых, ментам, во-вторых, женщинам с неестественно высокими голосами.

Дело происходило в купе поезда Кишинев – Ленинград. Мы с Витей почему-то ехали одни, хотя вагон был битком набит студентами и школьниками, едущими в Ленинград с ознакомительной целью.

Я слушала и кивала. Витя был старше меня.

Он спросил:

– Надеюсь, они ничего, эти ваши знакомые?

Под знакомыми имелись в виду мамина университетская подруга Таисья и ее дочь Вера, в гости к которым мы и ехали в этом переполненном летнем поезде.

– Вроде ничего, – отвечала я неуверенно.

Таисья, как и моя мать, была библиотекаршей, она приезжала к нам в гости, и от нее я много лет подряд слышала про ее удивительную дочь. Верочка учится на одни пятерки, Верочка играет на скрипке, Верочка поступает в Академию художеств.

На двери подъезда висело объявление: «В связи с ремонтными работами горячей воды не будет до пятнадцатого августа». Никаких следов ремонтных работ мы не заметили, разве что на лестничной клетке стояло какое-то ведро с окаменевшим цементом и тремя рваными окурками поверх. Глазок потемнел, зазвенела цепочка. На порог вышла высокогрудая женщина в милицейской форме и сапогах. Она посмотрела на нас непроницаемо-темными глазами и сказала без всякого энтузиазма:

– А, это вы… Ну, заходите, мать сейчас выйдет!

Я на всякий случай проверила номер двери.

Сомнений быть не могло: это была именно та самая квартира, в которой нам предстояло жить, и это была именно та самая Вера – флагман моей жизни, источник многолетних унижений. В школе я училась плохо, институт закончила самый второсортный. Все мне было лень, все казалось одинаково скучным – карьеристы, диссиденты…

К счастью, в коридоре уже мелькала знакомая фигура Таисьи. Она мало изменилась за те шесть лет, что мы не виделись. На ней даже был тот же темно-зеленый сарафан, который своими цветными огоньками делал ее похожей на новогоднюю елку. Целуя меня и одновременно хватаясь за чемодан, Таисья говорила певучим голосом:

– Какие молодцы, что приехали! Вон туда-туда, голубчик! Виктор, да? Можно я буду вас называть Витя?

Витя сказал, что можно, и аккуратно отобрал у нее тяжелый чемодан. Поискав глазами, что бы понести, она прихватила мою сумку и увлекла нас за собой вглубь коридора:

– Ленинград вам понравится! Господи, как я рада! Теперь, когда мы сменялись, у нас много места. И все это благодаря Верочке!

Жить у чужих людей – это есть из чужой тарелки старой, заточенной многолетним скребом по сковородке ложкой. Ужин, состоящий из макарон по-флотски и хекового супа, проистекал в полном молчании. Говорил только телевизор. Заканчивалась программа «Время», после которой обещали концерт, но почему-то отменили. Вместо концерта на экране всплыло лицо генерального секретаря… Вера сидела напротив в милицейской форме и такой же заточенной, побелевшей от старости ложкой подбирала со дна тарелки хековую труху. Доев, она поднялась и заходила взад-вперед по комнате. Щелкнул выключатель, шумовая защита исчезла:

– А какие, собственно, у вас отношения? – спросила нас Вера неестественно высоким голосом.

В образовавшейся тишине Таисья загремела посудой.

– Яжтебе говорила, они друзья, Верочка, друзья!

Комната, которую нам выделили, была длинной, темной, с высоким потолком; раскладушка – ржавой на стыке, со скрипучими пружинами. Чтобы разложить эту раскладушку, нужно было встать с двух сторон и с силой тянуть ее в разные стороны. В комнате еще стоял диван, на котором лежали две стопки постельного белья и два шерстяных одеяла. Над письменным столом висела фотография девочки: две тугие черные косы, высокие скулы, скрипка в руках. Мы плотнее прикрыли дверь и посмотрели друг на друга.

– Ради дела придется потерпеть, – сказал Витя обреченным голосом.

Я вздохнула.

Утром мы смотрели, как Вера надевает сапоги. У нее были полные круглые колени и сильные икры. Натягивая на них сапоги, она говорила с нами, сидящими в кухне:

– Вообще-то лимитчиков у нас не любят, работают они только месяц-другой, пока не получат жилье. Потом начинают халтурить, метут грязно, снег не умеют разгребать.

В одном сапоге она вышла в кухню и распахнула створки шкафа.

– Что ты ищешь? – спросила Таисья.

Вера, как выяснилось, искала крем для обуви.

– Тут только продукты, – объяснила ей мать.

Вера провела рукой, отгоняя моль:

– Мать ждет войны, – сказала она. – Успокойся, войны не будет!

Все так же в одном сапоге она пошла куда-то в комнаты, и оттуда донеслось ее ворчание по поводу ненужной запасливости. Потом входная дверь хлопнула, оставив в коридоре белое облачко штукатурки.

Мы перевели дух и посмотрели на Таисью.

Читать дальше