Михаил Сегал - Рассказы

— Все мы хорошо помним, — сказал я, — что произошло в городе прошлой весной. Как все мы единогл… единодушно одобрили вынесение смертного приговора этому нелюдю… Этому нечеловеку, недостойному носить звание человека!

Я чувствовал, что говорю некрасиво.

— И все мы ждали еще неделю назад осуществления этого мероприятия, но… Как спел в одной из своих песен Владимир Русин: «Пусть жизнь сложна, но умереть непросто!»

Это я дал слабину, сглупил, кто же в поединке льстит сопернику?! Русин усмехнулся, толпа загудела. Я совсем запутался:

— Этот нечеловек предпринял с помощью сообщников дерзкий побег… Мы нечеловеческими усилиями… — А потом сказал главное: — Даю слово: еще до того, как сядет солнце, приговор будет приведен в исполнение…

Это было красиво, но глупо: солнце и так практически село. Русин молчал, улыбался. Он дал сойти на нет моим высоким нотам и начал тихо, с нуля, как будто выбросив в помойку все сказанное мной:

— Когда мир был юн и люди одевались в шкуры, все было просто: охотники убивали мамонтов, братьев наших меньших, а потом поедали мясо. Это было жестоко, но честно. Потом все изменилось. Люди продолжали есть мясо, но стали заворачивать его в тесто или капусту: они не могли видеть убитых братьев… и не могли их не есть. Так появились голубцы и пельмени. Так в обществе появилась двойная мораль… А теперь скажите: если мы хотим, чтобы этого нечеловека постигла справедливая кара, почему это делается чужими руками и вслепую? Неужели никто не хочет посмотреть ему в глаза? Мы хотим перевернуть мир или так — за хлебом вышли?

— «Хотим!» «Перевернуть!» «Володя!» — раздались голоса.

Стали напирать. Через кольцо ОПСВНСП каким-то образом прорвалась девушка с сумасшедшими глазами и вцепилась в борт грузовика.

— Выходи, нечеловек!

С другой стороны тоже кто-то прорвался, стало ясно, что через секунду-другую заграждение рассыплется.

И вдруг раздался мощный и спокойный голос:

— Подождите!

Рядом со мной на грузовике стоял батюшка Степан Алексеевич.

— Без исповеди нельзя!

Все посмотрели на Русина.

— Как будто мы мало знаем о его злодеяниях! Думаете, узнаем больше?!

— Вы ничего не узнаете, — ответил Степан Алексеевич, — это исповедь.

Все зааплодировали. Русин крикнул:

— Он ведь даже не крещеный!

— Разберемся, — сказал Степан Алексеевич и вошел в исповедальню.

Наступила тишина.

— А рыбу есть можно? — громко спросил кто-то Русина из толпы.

— Можно, — ответил он.

Батюшка прошел в исповедальню, у двери встал боец. Мы смотрели с Русиным друг на друга, как дуэлянты, которых разняли, ни один из которых не получил удовлетоворения, потому что победа досталась кому-то третьему.

От ворот раздался крик:

— Вова!

Толпа пропустила, а потом подняла на возвышение к Русину его девушку, Аню. Она поцеловала его при всех (ПИДРДОНЧ, ст. 8, ч. 2, БУРС, ст. 6, ч. 3–5 лет лишения свободы).

— Русин, милый, ты лучше всех! Ты — Прометей, ты — Атилла. Ты круче Атиллы! «Плененная любовь!»

Русин тяжело выдохнул, с не самым легким сердцем улыбнулся.

— Так получилось, что сегодня кому-то суждено умереть, а чему-то — родиться. Пока идет исповедь этого нечеловека, я хочу сказать… Я женюсь, ребята!

Толпа взорвалась восторженными криками. На меня не смотрели. Я тихонько, бочком, обошел исповедальню и проник внутрь через тайную дверь, в скрытое отделение, о котором не знали прихожане (исповедальня была специально модернизирована ФСОЗОПом несколько лет назад для УЗИ [36 — УЗИ — Условно-контролируемая Законопослушная Исповедь.]).

— Я хочу, чтобы моя свадьба была скромной и тихой, — услышал я голос Русина, — обвенчаюсь где-нибудь в деревенской церквушке на отшибе, чтобы не было всех этих зевак. Никого: только я и дьячок.

— А я? — спросила Аня.

— Ой, извини, и ты.

Похоже, я успел. Исповедь еще не началась. Сквозь узкую щелочку было видно, как Вася дрожал, плакал. Степан Алексеевич держал его за руку.

— Сколько есть времени? — выдавил из себя Вася. — Они обычно пять минут дают.

— Не торопитесь. Говорите по порядку.

— Но я не крещеный.

— Ничего, можно так. Я, кстати, мог с вами встретиться утром. Но позвонили и сказали, что не надо.

— А мне предложили на выбор и вас, и раввина, и муллу. Я подумал: раз это может быть любой, значит — не нужен никакой.

— Разумно. Я бы даже сказал: богоугодно.

Узник совладал со слезами. Сжал крепче руку батюшки.

— Правда?

— Правда… Попробуйте…

— Я не знаю — как.

— Как угодно. Исповеди бывают разные. Например, одним людям это надо для того, чтобы жить дальше: тогда люди лукавят, что-то недоговаривают. Говорят ровно столько, чтобы снять с души камень.

— Разве этого мало?

— С души надо снять грех, а не камень. Это понимают те, кто исповедуется для того, чтобы умереть.

На нас стали психологически давить: сам Русин молчал, но русинцы затянули его старый хит «Жизнь сложна».

— Я думал покреститься, — заторопился Узник, — когда приговор вынесли. Вдруг Бог рассердится, что я атеист, и в ад тогда сразу.

— Неплохая мысль, — сказал батюшка.

— А потом думаю: кому присягать — неясно. Креститься — Аллах не одобрит, Аллаху — Будда какой-нибудь.

— И эта хорошая. Но Бог един: если веришь хоть в одного — простят все остальные.

А вдруг есть Атеистический Бог, который именно этого и не простит?

Толпа пела:

— Давайте к конкретике, — сказал Степан Алексеевич, — не волнуйтесь, у меня большой опыт с умирающими.

— Но я же не умирающий, — не понял Узник, — я же живой.

— Это несущественно. Никто же не в силах предотвратить вашу смерть. Значит, вы — умирающий. Просто в хорошем состоянии.

— Так это любой тогда, — опять зарыдал Узник.

— Поняли наконец-то.

Нас стали раскачивать. И вдруг батюшка вскрикнул:

— Что это?!! Не стреляйте!

Узник протягивал ему пистолет.

— Ради Бога!.. Меня даже похоронить некому… Пусть все закончится сразу. А потом вы меня похороните здесь, над рекой… Пожалуйста!..

Степан Алексеевич оттолкнул руку с пистолетом и закричал:

— Вам надо грех с души снимать, а вы знаете, чем сейчас занимаетесь? Вводите во искушение!

— А что мне делать?!! — закричал в ответ Узник. — Самому, что ли?

— Ради Бога!.. То есть не смейте! Это грех!

— А последнее желание? Ведь если сейчас — в Пункт, у меня никаких прав там не будет, мне объяснили!!! Думаете, мертвецам не нужны права?

— Успокойтесь!.. Да, дискриминация — это плохо, но…

— Но никто не подвергается большей дискриминации, чем мы! — сказал Вася и взглянул в глаза батюшке, — любой камень живее нас. А вдруг меня сожгут, а вдруг голову отрубят? Вы когда-нибудь видели отрубленную голову?.. Как вам объяснить… Вот отрубленная рука — это рука, нога — нога, но отрубленная голова — ничто.