Михаил Сегал - Рассказы

2009

Город был южный. Коты гонялись не за мышами, а за мелкими ящерицами. День стоял на мели, высокое солнце долго не двигалось. Я лежал на каменной скамейке во дворе научного центра и ждал, когда меня позовет Лика, помощница доктора Охтовского. Лика мне нравилась, но я не давал волю чувствам, потому что не понимал до конца, есть ли что-то между ней и Охтовским. Конечно, при мне, молодом стажере, они вели себя подчеркнуто делово, а как оно на самом деле — одному Богу известно.

Мне нравились ее плечи, локти, кисти, шея, волосы, закинутые назад и падающие вперед, краешки глаз, зрачки, голос, молчание, то, как она сидит, ходит, думает, пишет что-то в журнале. Исходя из вышеперечисленного, можно заключить, что Лика мне нравилась вся, в комплексе, я не мог вычленить что-то одно в ее образе. И конечно, если бы мои опасения подтвердились, мне пришлось бы увидеть в Охтовском соперника, ревновать, а именно к нему я не хотел испытывать этих чувств. Николай Николаевич Охтовский, звезда российской и мировой науки, основатель метода Замещения, мой кумир, человек, из-за которого я после школы пошел на медицинский… Нет, я даже думать не хотел о том, что он и Лика… Но не думать совсем не получалось. Каждое утро, когда я встречал ее в кабинете, начинались мысли о глазах, руках, голосе — и дальше по списку.

Старался отвлекаться, ведь несмотря на то, что моя должность называлась в отделе кадров «стажер», фактически в эксперименте я выполнял функцию Заместителя. Это выматывало нереально, требовало много энергии и времени на восстановление. Как у донора, например. Донорам же тоже дают какие-то выходные и талоны на питание. Если бы я чересчур концентрировался на личном, просто не смог бы работать и помогать людям.

Я по-разному пытался восстанавливаться: и спать подольше, и калорийное есть. Но больше всего помогало вот это лежание на солнце. Я растекался по нагретым камням, разворачивал руки ладонями вниз и присасывался к теплу, как ящерицы. Конечно, зимой так уже не получится, но до зимы далеко, неизвестно еще, что со всеми нами произойдет.

Легкая, как лист, когтистая лапка скользнула по моим волосам. Я перестал слышать шум далеких улиц, автобусов и детей. В этот момент меня позвала Лика.

— Георгий! Мы вас ждем!

Мое имя не давало нам перейти на «ты». Потому что говорить «Георгий», и при этом «ты» — тупо, вынужденно получается «вы». А чтобы говорить «ты», нужно говорить «Жора», а этого я не допускаю, потому что всему есть предел. Потому что кто из мальчиков хочет быть Жорой, а из девочек — Зиной? Выхода не было. Всегда приходится выбирать между целостностью своей личности и счастьем.

Я вошел в прохладный подготовительный отсек, разделяющий комнату для бесед и Камеру Замещения. Выпил подслащенный сиропом раствор № 1, зашел в Камеру, надел на себя датчики. Раствор должен был хорошо усвоиться, главное было спокойно посидеть.

Лика провела пациента в комнату для бесед. Охтовский прошел вслед за ним. Я понемногу засыпал, но при этом все очень хорошо слышал.

— Садитесь, устраивайтесь поудобнее, Андрей Петрович, — сказал профессор.

«Конечно, — подумалось мне, — хорошо быть Андреем. — Что «ты», что «вы» — одинаково».

— Выпейте чая, это поможет.

Я отчетливо услышал, как пациент взял стакан, динькнуло блюдечко. Это был раствор № 2 для пациентов. Теперь мы были в одной упряжке, а рулил нами доктор Охтовский.

— Вы несчастливы? — спросил доктор.

— Да, — ответил Андрей Петрович.

— Задумывались почему?

— Неоднократно…

— И что надумали?

— А что тут думать. Я отдельно, а счастье отдельно.

— Ну, не в счастье счастье, — сказал доктор, — давайте разбираться. Ведь главное определить точно — чего вам хочется.

— А толку, доктор! От этого только хуже и больнее.

— Попробуем вам помочь!

Лика прошла совсем рядом, или просто показалось, раствор начинал действовать.

— Сейчас мы увидим вашу идеальную мечту, сосредоточьтесь.

Я понимал, что пациент впадает в состояние № 2, собрался — сам уже почти был в состоянии № 1.

— Вам хочется любви, нежности, красоты, восторга? — спросил Охтовский.

— Да! — уверенно ответил Андрей Петрович.

— Чего больше, выберите главное!

— Любви!

— Отлично! — прошептал доктор.

— Нежности! Красоты! Восторга! — добавил пациент.

Я не видел, но представлял очень хорошо, как собран сейчас Охтовский, как отточено холодно работает его мозг.

— Отлично, — сказал он, — я сам сторонник любви… нежности… красоты… восторга…

Он говорил медленно, и я понимал, что пациент уже на пути в мир любви, нежности, красоты и восторга. Я должен был ловить каждое слово их разговора.

— Где оно… Счастье, — начал Охтовский глубоким, завораживающим голосом, — в летнем утре, в зимнем вечере? У камина? У реки? В завитке волос незнакомки или запахе морского ветра…

— Счастье… — прошептал Андрей Петрович уже из состояния № 2.

— Почему оно неуловимо, почему доставляет столько страданий? Сейчас мы приблизимся к разгадке.

Ко мне на лоб легли тонкие пальцы Лики.

— Готовы, Георгий?

Я кивнул. Она поправила датчики, проверила все приборы.

— Мы пойдем в мир вашей мечты, увидим ее глаза в глаза. Отделим нежность от восторга, любовь от красоты. Сплетем их снова в тугой, сочащийся молодой травой венок и избавим вас от страданий.

Я пока ничего не видел, было темно.

«Избавим от страданий», — звенело в голове.

— Приблизимся к красоте! — сказал Охтовский. — А ну-ка, не думая, говорите, что видите!.. Давайте, не бойтесь, это надо!

— Зачем? — спросил Андрей Петрович.

— У Надо нет Зачем! Что видите?

— Поле, — прошептал Андрей Петрович, — голое поле, деревце еще стоит.

— Чудненько! Поле — это ведь очень красиво!

Повеяло холодом, но было по-прежнему темно. Ни желтого, ни белого еще не отделилось от мрака.

— А что за поле, какое оно? Ну-ка, опишем-ка!

— Зима, — сказал Андрей Петрович, — в снегу все. Ни следочка нет, даже заячьего… Припорошило… А деревце далеко стоит… Километр, может…

Белый ударил в глаза, залил белки — до самого мозга, как если бы у меня была белая кровь.

— Не могу, — прошептал он, — страшно. Белое все. В голову ударило.

Это было хорошо: значит, мы были вместе. Значит, чувствовал его я хорошо.

— А ну-ка, не бояться! — повелел Охтовский. — Поле, зима! Красота. А что за местность? Какая страна?

— На поле не написано. Как тут поймешь…

— Думайте, думайте, где вам спокойнее было бы…

— Так в Норвегии это, — ответил моментально пациент, — чую, в Норвегии.

— Ага… Теперь дальше. Вы-то где? Прямо-таки посреди поля стоите? Холодно вам?

— Нет вроде, — Андрей Петрович поворочался в кресле, — не холодно… В сторожке я… Убрано все, дубом пахнет… Иней на окне.