Михаил Сегал - Рассказы

— Красота! — сказал профессор. — Хорошо, покойно. И что же, прямо-таки у окошка и стоите?

— Нет… Не стою, лежу… На кровати широкой… На шкуре медвежьей.

Запахло уютной домашней пылью, дубом, прогретой зимней свежестью. Правый бок лизнуло горячим.

— Печь имеется, — сказал Андрей Петрович. — Покойно мне тут… Страху нет…

Показалось, что Лика коснулась меня снова, провела по щекам, по шее. Но это Андрей Петрович вскрикнул:

— Трогает меня!

— Кто вас трогает, голубчик? — спросил Охтовский.

— Баба… Руки у нее горячие… Пальцы длинные… Волосы ерошит, губы теребит… С ума сводит.

— Это прекрасно! Вот и нежность. Завидую вам… А что за баба, как выглядит?

Наступило молчание. Мне было трудно балансировать между белым и черным.

— Не вижу… Повернуться боюсь.

— А ну-ка, не бояться! Давайте посмотрим на нее!

Белое куда-то ушло, свернулось как клочок бумаги.

— Черная баба… Афронегритянка!

— Восторг! Понимаю вас, как мужчина, это прекрасно… Молодая, стройная?

— Очень!

— Итак, вы в Норвегии, зимой, в деревянном домике, на кровати с медвежьей шкурой, рядом негритянка… Прекрасная мечта! А чем занимаетесь? Ну-ка, не стесняться!

Грустный, немолодой Андрей Петрович выдохнул:

— Интим у нас…

Запах дуба, как терпкого коньяка, медленно заполз в ноздри, я почувствовал прикосновения черной девушки. Она гладила мне лоб. Касалась пальцами губ. Губами — пальцев.

— Хорошо вам? — спросил Охтовский, как будто у нас обоих. Я еле сдержался, чтобы не ответить.

— Да-а! — протянул Андрей Петрович.

Черная девушка нависла, заслонила белое поле и деревце в окне.

— Вот мы и сформировали вашу мечту, ваше представление об идеальном. Тут и любовь, и нежность, и восторг, и красота. Вот где вы находитесь на самом деле каждую секунду существования, но… Это не делает вас счастливым!

— Нет!

— Мечта тяжела, она давит. Я помогу вам избавиться от этого груза… Итак, что мы имеем: поле, зима, деревце, Норвегия, сторожка, кровать со шкурой и голая негритянка. Приступим!

Я услышал, как Лика взяла пациента под руки и повела в Камеру Замещения. Полиэтиленовые бахилы зашуршали по полу. Вдруг шуршание прекратилось, Андрей Петрович сказал:

— Не голая.

Каблуки зацокали. Охтовский подошел.

— Как так, не голая? А ну-ка, начистоту! Сами же сказали: в постели, интим!

— Одета она… частично…

Я пока ничего не видел. Может быть, раствор плохо усвоился.

— И как же одета? Чулки? Белье кружевное? Понимаю вас, как мужчина.

Мне было, конечно, не очень приятно, что Лика вынуждена все это слушать.

— Нет, — сказал Андрей Петрович, — белья нет. Там у ней как раз все голое… Свитер вижу…

— Хм… Вот неожиданность… Ну, хорошо… Описать можете?

Я уже сам мог описать. Черное тело отстранилось, попало в свет. Белый, крупной ручной вязки свитер плотно облегал грудь, едва доставал до бедер. Прямо на груди стройно, один за другим, как заячьи следы на снегу, выстроились…

— Олени! — сказал пациент.

— Вот как, — Охтовский не придал этому большого значения, мелочи были неважны, главное было не терять время, пока длится состояние № 2, — ну хорошо, пусть с оленями.

Лика закрыла за пациентом дверь Камеры. Мы остались с ним одни, разделенные стеклянной перегородкой.

Всем сердцем я хотел сейчас сидеть неподалеку, за яблоневым садом, на горячих камнях. Держать Лику за кончики пальцев, не решаясь трогать выше, даже верхнюю часть ладони. Смотреть на дальний, растворенный в мареве микрорайон, не отличая верхушки домов от застывших облаков. Конечно, плохо так говорить: получалось, что мне интересно с Ликой только в этой приятной обстановке, что дело не в ней непосредственно, будто она только часть красоты и восторга.

Так или иначе, я прогнал мысли о личном и сосредоточился на процессе Замещения.

«Зима… Норвегия… Деревце…»

— Сейчас мы будем медленно, потихоньку избавлять вас от навязчивых образов, — протяжно сказал профессор… Падайте!

Я и Андрей Петрович провалились глубоко, в пространство без воздуха и света. Я успел, пока не наступила кромешная темнота, повторить: «Шкура… негритянка… дуб…»

Очнулся от нежного прикосновения к губам. Глаза открывать не хотелось, так было хорошо. Широкая ладонь с тонкими пальцами легла на лоб.

Открыл глаза. Свет падал на потолок сквозь стекло мягко, не оставляя креста. Снега еще не было видно, но он уже был здесь, в комнате. Я поднялся на локтях. Вдалеке, может быть, в километре, стояло деревце. Черная девушка опрокинула меня на спину и поцеловала. Мои руки вцепились в медвежью шкуру, старую, пахнущую всем домом, каждым предметом в нем. Я обнял девушку, заскользил ладонями по границе ее кожи и белого свитера. Караван оленей заслонил свет, жар ее груди согрел через тонкую шерсть.

«Готовы, Георгий?» — услышал я голос Лики.

Голос пришел вовремя и напомнил мне о работе, не дал потерять контроль над сознанием. Я должен был приступать к Замещению.

Так… Что у нас первое… Норвегия…

Где-то на другом конце Вселенной Лика крутанула глобус. Ее пальчик зашуршал по бумаге.

«Польша», — услышал я. Собрался.

Зимний гул ветра в Лодзьских лесах, реки, холмистые, вспаханные до горизонта поля пришли издалека, или я пришел к ним. Встал покорно, отдал себя на созерцание. Леса взглянули искоса, поверили. Согласились пойти. Уснувшие, не топленные с осени хутора расправили плечи, стряхнули иней с изгородей. Мне нужно было немного, только заполнить проем окна, но никогда не получалось ради одного проема принести лишь маленький кусочек пейзажа. Ради высохшего черного деревца в километре приходилось тащить леса, хутора, окраины городов.

Принес. Выдохнул. На первый взгляд, картинка почти не отличалась, и все же это была уже не Норвегия.

Поля под снегом лежали иначе, небо было ниже.

— Итак, — послышался голос профессора, — что же мы видим? Норвегии — как не бывало. А что это у нас?

— Белоруссия… Или Польша, — пробормотал Андрей Петрович.

— Польша, Польша, можете не сомневаться!.. И что? Как вы себя чувствуете?

— Хорошо… Покойно…

— Вот видите! Выкинули вашу Норвегию — и ничего не поменялось! И забудьте вы про нее, эка невидаль! Давайте дальше!

«Зима», — шепнула, как будто на ухо, Лика.

Негритянка целовала меня, скользила кожей, но я был предельно собран. Замещение только начиналось.

Зашумели листья, солнце выглянуло из-за туч. Крест от рамы лег на потолок. Повеяло июнем. Белый цвет нехотя стал таять и уступать место зеленому. Мир в окне играл со мной, как стереоскопическая открытка: повернешь в одну сторону — еще снег, в другую — трава. Я собрал все силы и удержал открытку в крайнем правом положении. Черное деревце вдали покрылось кроной. Медоносные пчелы взяли старт на сиреневый островок на краю поля.