Михаил Сегал - Рассказы

«Заключаю с собой пари, — написал он, — что если еще хоть один раз подумаю о чем-нибудь, как экзистенциалист, то пущу себе пулю в лоб или повешусь».

Ему стало легче. Он спустился во двор. Солнце, несмотря на ранний час, успело нагреть камни.

Двое арестантов, один толстый, другой старый, стояли у стены и смотрели сквозь туман, как солдаты суетятся у пулемета. Толстый подошел к старому и спросил:

— Как дела?

— Нормально, — ответил старый, — а у тебя?

Толстый зашептал:

— Я предлагаю смягчить сердца наших палачей непринужденным разговором. Они смутятся, в них проснется что-то человеческое, и нас не расстреляют.

— Хорошо! Да, ага, вот это хорошо!

— И если нас не расстреляют, ты мне будешь должен тысячу австралийских долларов. Это же моя идея.

— То есть мы заключаем пари? Отлично, давай разговаривать.

Они стали разговаривать громко. Так громко, что их отлично слышали и солдаты, и офицер. Толстый задавал тон:

— Я слышал, что в России одна парашютистка прыгнула из самолета и у нее начались роды. А поскольку прыжок был затяжной, ребенка принял прямо в воздухе военный кинооператор, снимавший все это для телевидения.

— Да? Очень интересно!

— Но ребенок оказался негром, а трансляция была прямая. Не выдержав нервного шока, директор русского телевидения принял яд и умер. Началась война с Угандой.

— Это еще что! Я читал в газете, что погоды в этом году не будет. Это подтвердили ведущие метеорологи Уганды, но все это еще неизвестно.

Приговоренные говорили быстро, понимая, что главное — не останавливаться. От страха они вспоминали что-то главное, интересное из своей жизни, и так уж оказалось, что это были газетные и телевизионные новости. Но когда один из солдат принялся завязывать им глаза, толстый склонился к лирике:

— Я вообще страсть как люблю науку. И искусство. Еще я люблю спорт… Цирк… Марки… Филателию.

Солдат завязал глаза старому.

— Непринужденный разговор, — сказал старый, — вот все, что нужно интеллигентному человеку. Или, скажем, покой. Я всю жизнь мечтал быть французом или чехом, работать на заводе «Шкода» или «Пежо», а по субботам садиться к телевизору, ставить под правую руку ящик пива и смотреть футбол.

Солдат отошел к пулемету и выжидающе посмотрел на офицера. О чем говорили арестанты, уже не было слышно. Они стояли неподвижно и крутили головами, как бы ища друг друга. Офицер дал отмашку и, когда все было кончено, вместе с солдатами подошел ближе.

— Ну все, отдавай мне деньги! — радостно сказал своему напарнику тот, что завязывал глаза.

Офицер удивился.

— Какие деньги?

— А мы, господин офицер, поспорили, — ответил тот, что стрелял, — если эти государственные преступники, комар им в ухо, будут молчать перед справедливым возмездием, так и быть, отпустим их — выпустим через дыру в заборе.

— А если нет, то стреляем, укуси их кенгуру, а я буду должен тысячу австралийских долларов! — первый солдат достал пачку денег и протянул товарищу.

Солнце поднялось еще выше, пулеметчик взял деньги. Но, подумав, положил их на труп старика и отправился домой.

Офицер склонился над деньгами.

— Правильно. Старик ведь выиграл, — подумал он.

Как экзистенциалист.

1996

Я проснулся, услышав раскат грома.

Вот уже вторую неделю этот тихий немноголюдный дом отдыха служил мне цитаделью, в которой я прятался от старых знакомых и насущных проблем.

И те и другие настолько измотали в последнее время, что случайно увиденное месткомовское объявление о бесплатной путевке заставило меня в двухчасовой срок собрать чемодан, крикнуть что-то в телефон жене и укатить куда глядят глаза, на край света, в тайгу, на станцию Дядюшкино.

После шумного Теткинска мне здесь очень понравилось. Во-первых, настоящую тайгу я видел впервые в жизни. Мне и в голову не приходило, что наивысшим в жизни счастьем является проснуться с первым запахом росы и смотреть, смотреть сквозь растопыренные пальцы ног на высоченные ели, растущие вплотную к окнам.

Во-вторых, меня крайне умилял здешний образ жизни: тишиной, отсутствием внимания отдыхающих друг к другу, всем, что отличало его от величественных подмосковных ДО, где «О» превращался в полнейшее огорчение. Дни проходили очень хорошо, никто не гнал меня на экскурсии и не заставлял участвовать в художественной самодеятельности. Все время я уделял чтению книг, а начитавшись, гулял по лесу или просто спал.

Этот сценарий в точности повторился сегодня: я почитал, погулял и лег отдохнуть.

Раскат грома разбудил меня, а следом за ним в открытую, как оказалось, дверь вошел маленький носастенький старичок в очень старомодном костюме и с палкою в руке. Он осторожно прошелся по комнате, поглядел на потолок и стены, а оказавшись у окна, произнес:

— Льеть… Еремей Тимофеевич только уехали, а он — льеть.

Пока старичок бормотал, я успел принять его за бандита, отдыхающего и сумасшедшего. Но применительно даже к полному идиоту подобное поведение было трудно объяснить. Видимо, я пошевелился.

— Ах! — воскликнул незваный гость. — Разбудил вас! Извиняйте старика, извиняйте! Я не по какому злому умыслу, токмо по неуклюжести! Извиняйте! А половицы у вас скрыпят, — он поднял указательный палец, — смазать надо!

Все это было так удивительно, что я решил вступить в беседу.

— Послушайте, — сказал я, — вы пришли ко мне без приглашения и разбудили к тому же. Кто вы и что вам нужно?

— Мне? — старичок неумело сыграл удивление. — Ах, мне! Ну, сперва-сначала давайте перво-наперво познакомимся. Вы ведь дядюшка М будете? — И паузу, вызванную моим естественным недоумением, он воспринял, как утвердительный ответ. — Видите, хорошо как все получается — дядюшка М! А я — дядюшка Я, житель здешний. Теперь мы с вами — знакомцы старые, не разлей вода, на войну или куда еще можем вместе ходить. Вот какие дела, а я-то идти боялся, думал, дядюшка М — строгий, валенком по спине — и поминай как звали! Хе-хе! Ну и, понятно, если меду надо или чего еще — всегда рад. Жалко, конечно, ну а что поделаешь — знакомцы старые!

Он сказал это и, сев в кресло, предоставил мне сходить с ума, потому что со мной в жизни вообще никогда никаких случаев не происходило, а таких — тем более. Я не знал, что ответить, как поступить. И поэтому спросил:

— Ну а дальше что? У вас ведь, наверное, дело какое-нибудь ко мне есть?

— Есть, конечно, — ответил старичок, — по части всеобъемлющих основ. Только вы на меня не злитесь, что в отпуске надоедаю. У нас ведь философов нет совсем, поговорить не с кем, а тут — вы приехали. Вот?

Что означало вопросительное «вот», мне было непонятно. А старичок тем временем, не теряя времени, вытащил из-за пазухи какой-то сверток, положил его к себе на колени и продолжил: