Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

-- Зачем же тогда торчать на болоте?

-- Эх, женщина, тебе не понять! -- безнадежно махнул рукой отец и ободряюще кивнул мне:

-- Ничего, ещё добудешь свою утку.

Я вернул ему два так и не выстреленных патрона. Он взвесил их на ладони, заглянул в чистый, сверкающий хромом ствол. Снял со стены полный патронташ и вместе с ружьём отдал мне:

-- Держи. Охотник из тебя получился.

Есть у меня сейчас другие, более совершенные и красивые ружья. Но то, первое, до сих пор храню как самое дорогое.

В безлюдной Берестовке присмотрел я зимой крайнюю избу. И хотя стекла в ней были выбиты почти во всех окнах, печь и двери оказались целы. А нашёл я молчаливую деревеньку случайно. В сильный снегопад сбился с тропы и забрёл в непролазную чащу. Высокие деревья и тернистые кустарники, обвитые виноградом, актинидиями, лимонником, образовали труднопроходимые заросли. В поисках тропы я часто оступался, машинально хватаясь за колючие побеги элеутерококка, шиповника, заманихи. Вскрикнув от боли, тотчас отдёргивал руку.

Вечерние сумерки быстро окрашивали безмолвную тайгу в сиреневые, лиловые тона. Ещё каких-нибудь полчаса и холодная иссиня-чёрная ночь поглотит меня в этих мрачных джунглях. Я отчаянно полез напролом, оставляя клочки одежды на шипах аралии, калопанакса и прочих уссурийских "красавцев". Эти пальмовидные реликты с восторгом описаны многими путешественниками, но мне в тот вечер они не показались привлекательными. Наклонив голову, прикрыв глаза от веток, я пробивался сквозь чащобу, надеясь, что рано или поздно выберусь из дебрей. И, действительно, густые переплетения орешника, барбариса сменились тёмным подлеском. С ободранным лицом, с горящими от заноз ладонями спустился, наконец, я в низовья ключа Белкин хвост.

Неожиданно увидел строения и радостно зашагал в посёлок, рассчитывая на тёплый ночлег и горячий ужин. Но чем ближе подходил, тем больше удивлялся тишине улицы, погруженной в темноту. Не лаяли собаки, не скрипели калитки, не постукивали топоры. А главное - не вился над белыми крышами сизый дымок. Выглянувшая из кучи облаков полная луна осветила тёмный массив тайги, уходящий к горизонту, нетронутый снег на улице. Я остановился перед заснеженной усадьбой ближней избы и всё понял: в ней никто не живёт. Тоской и холодом повеяло на меня от заколоченных окон деревушки, давно покинутой лесорубами. Выхватив кедрачи на пологих, доступных тракторам склонах, они уехали пластать тайгу дальше. А вокруг заброшенного посёлка навсегда остались лежать стволы спиленных кедров и пихт, лиственниц и дубов, лип и других деревьев. Я натыкался не раз на огромные поляны, захламленные железными бочками и ржавыми тросами, заросшие бурьяном Штабеля не вывезенных с этих лесоскладов брёвен уже превратились в труху. Глубокие дороги, прорытые бульдозерами, ощетинились густыми осинниками. На обрывах, словно обнаженные нервы земли, торчали сухие корни.

Про забытую в тайге Берестовку, случалось, заводили разговор охотники и пчеловоды. Но не всяк из них смог бы, доведись, указать верный путь к ней. И вот теперь я один пожинал славу первооткрывателя, чувствуя себя не совсем уютно на пустынной улице. О пребывании лесозаготовителей напоминали десятка полтора изб, бывшая кузница, длинные поленницы дров. В сарае валялись щепки, завитки берёзовой коры.

Скоро я блаженствовал, сидя на чурке перед открытой дверцей печи. Смолистые дрова полыхали вовсю, освещая ярким пламенем разостланную на коленях тряпицу с хлебом и колбасой. Конечно, лучшего зимовья для будущего охотсезона не сыскать. Тайга вплотную примыкает к забитому крапивой и полынью огороду. Зайцы и белки натоптали тропы во мшистом ельнике сразу за изгородью. Много видел соболиных и колонковых следов, обглоданных изюбрами молодых побегов. Всё это сулило успех в предстоящей охоте...

И вот настал день, когда я вновь устало ввалился в пустую избу, сложил на грубый стол тяжёлую поклажу. Скорее бы утро! Махнуть спозаранку на синеющие вдали гольцы, и сделав добрый крюк по примолкшей, пахнущей прелыми листьями тайге, вернуться затемно. И в нетерпеливом ожидании охотничьего азарта я снимал со стены новенькую вертикалку, любовался серебряной отделкой.

Был конец сентября. С большой страстью я занялся приготовлениями к охоте на пушного зверя. Красная заря восхода - предвестница ненастья не охладила моего пыла. Обутый в резиновые сапоги, затянутый в непромокаемые брюки и штормовку, я, поначалу, не очень-то обращал внимание на белесую пелену, сквозь которую еле угадывались размытые очертания сопок. И даже когда хлынул нескончаемый дождь, я продолжал бродить в мокрых зарослях, прорубал путики, сооружал кулёмы.

В один из таких промозглых дней я возвращался в Берестовку по склону извилистого Белкиного хвоста. Вдруг я увидел дрожащий язычок огня. Защищённый от мокрого ветра выступом скалы у костра сидел старик и длинным ножом выстругивал плашку. Одет он был в замшевый халат с кожаными завязками и такие же штаны, вправленные в мягкие ичиги. На голове старика торчала островерхая берестяная шляпа. Одежду украшал затейливый орнамент из кусочков кожи. Вид незнакомца говорил, что передо мной охотник-абориген. При моем появлении старик не выказал удивления. Он лишь ближе подвинул к себе потёртый карабин. Радушно предложив мне более удобное место на валежине, старик, напротив, принял меня как старого знакомого.

-- Твоя ловушки ставил в Белкин хвост. Рябчика шибко плохо обманывай. Твоя из города, охота понимай мало. Вот как надо!

И старик свистнул, подражая рябчику в только что вырезанный манок.

-- Здорово! -- сказал я. - От настоящего не отличишь. Вот бы мне такой...

-- На, возьми, -- добродушно отдал старик свою поделку.

Днем я и в самом деле безуспешно пытался подозвать рябчика манком, купленным в охотмагазине. Но моя затея не осталась незамеченной для старого охотника, видимо, находящегося в тот момент поблизости.

-- Вы кто? Удэгеец? -- спросил я, почти не сомневаясь в своем предположении.

-- Нет, -- доставая из мешка берестяную табакерку, ответил хозяин бивака. - Моя люди -- нани.

-- Нанаец?!

Старик помотал головой, не спеша сыпнул в длинную трубку табак.

-- Нани и есть нани. А ещё русские нас орочонами зовут.

Он прикурил горящей веточкой и покачал головой:

-- Шибко большой вода идёт. Много зверя водяной дух к себе забирай. Твоя надо в Джуанко уходи. Шибко хороший охота на Ботчи.

-- А это далеко? -- полюбопытствовал я, заинтересованный столь заманчивым предложением.

-- За горы Сихотэ-Алинь иди, там на реке Ботчи стойбище Джуанко находи.

-- Далеко, значит... Пока туда да обратно - отпуск кончится. А мне еще в город добираться... Нет, не могу, -- отказался я. - Да и плашки у меня в этом ключе расставлены...