Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

Вдруг на просеке вспыхнул свет. Вскоре стал слышен хруст сушняка. Чьи-то осторожные шаги зашуршали на опавших ветвях ельника. Зазвенели льдинки. Посвечивая фонариком, путник вышел на русло ключа, белеющее в темноте нагромождениями окатышей. Совсем близко ломается лёд под ногами ночного пришельца. Вот приблизился к лодке, посветил внутрь. Пошарил в кармане, сопя что-то достал из него и наклонился над лодкой. Раздалось бряцанье по дюралевому корпусу. Что-то не ладилось у этого человека. Он чертыхался, шумно вздыхал и нервничал.

Вдруг сноп света высветил фигуру согнувшегося над лодкой человека. Это Войлоков включил фонарь.

-- Заржавела резьба, Юрий Витальевич?

Стукалов вскрикнул, рванулся бежать, но Войлоков схватил его за меховой отворот куртки. Рослый и сильный Стукалов легко вывернулся, выхватил из-за пазухи газовый пистолет. Выстрелить не успел: Войлоков ловко выбил пистолет, но и сам тотчас растянулся на каменистой россыпи, больно ударился спиной.

-- Илья!

Словно медведь из берлоги вымахнул охотник из-за выворотня, обхватил Стукалова здоровенными ручищами.

Войлоков встал, поднял пистолет и, потирая ушибленное место, спокойно произнёс:

-- Пойдём, Илья, с Юрием Витальевичем в зимовье. Там и потолкуем.

В охотничьей избушке Стукалов неожиданно раскис. Обхватил голову руками, застонал, всхлипывая.

-- Знал, что этим кончится... Знал... А всё Касьянов... Кабы не он...

-- Кто приезжал требовать доллары в тот день, как отправились они на моторке в это самое зимовье?

-- Морозов... Эдуард... В городе на станции работал... Рэкетир... Бандюган...

-- Пронюхал про ваши аферы с лесом? Вымогал деньги?

-- Сдать в милицию угрожал, подонок..., -- зло проговорил Стукалов.

-- Убрать его решили?

-- Касьянов решил... Я никого не убивал. Я всего лишь привёз Морозова в зимовье. Здесь нас ждал Касьянов и Белов. Погода холодная была. С дождём и ветром. Всю ночь пили. Белов хвалился, каких здоровенных тайменей ловил в устье Соболиного ключа. Уговорили Эдика порыбачить. Под утро надел Белов на Эдика красный резиновый костюм Касьянова. Всунул ему в руки спиннинг... Дай воды, Илья, что-то в горле пересохло...

Охотник зачерпнул ковшом из ведра. Руки Стукалова тряслись. На пол, застланный лосиной шкурой, плескалась вода. Постукивая зубами о края ковша, Стукалов жадно, взахлёб, пил. Достал сигарету, долго разминал.

Войлоков молча ждал, пока новоявленный директор закурит. Здесь, в зимовье, на дощатых нарах, прикрытых соломой, в нём уже не было спесивой вольяжности и надменного высокомерия преуспевающего дельца. Он смял одну сигарету, другую. Наконец, прикурил, пыхнул дымом.

-- Прошу учесть: я сам все рассказываю... Без утайки. Чистосердечное признание... Я хотел прийти в милицию...

-- Говорите, Юрий Витальевич, мы слушаем вас.

-- Белов пробку вывинтил... Мотор запустил. Эдик в лодку уселся. А был он того... Крепко его поднакачали "Распутиным". Понеслась лодка... В устье ключа. Темно было. Кричал он... На помощь звал...

Мукачёв, растапливая печку, присвистнул:

-- Получается, не утонул Касьянов?!

-- Я отвёз его в ту ночь на станцию, -- отрешённо глядя на дрожащее пламя керосинки, ответил Стукалов. -- Где он сейчас, не знаю... На Кипр собирался уехать. А, может, в Канаду...

Войлоков подвернул фитиль. Огонь загорелся ярче, осветил грубый стол, железную печку, полку с посудой.

Положил перед Стукаловым бумагу и ручку.

-- Пишите, Юрий Витальевич. Чистосердечное признание суд учтёт.

Стукалов писал долго. Зачеркивал написанное, исправлял, переписывал заново. Отбрасывал ручку и снова хватался за неё. Войлоков не торопил его. Не обращая внимания на Стукалова, молча и обыденно чистил картошку, помогая Илье приготовить ужин.

В зимовье стало жарко. На печке зашкварчала сковорода, засвистел закопчеённый чайник. Запахло смородиновыми листьями, брошенными в кипяток, маринованными грибами, горячим хлебом, распаренным в духовке. Илья нарезал сало, посыпанное красным перцем, сдвинул на край плиты сковороду с зарумяненной картошкой, исходящей топлёным маслом и приправленной зажаренным луком. И выстави на стол, застеленный клеёнкой, главное блюдо - кастрюлю с супом из рябчика.

- Шулюм готов, - сказал Мукачёв. -- Прошу вечерять.

Не поднимая головы, Стукалов протянул Войлокову исписанный лист бумаги, зашелестел сигаретной пачкой. Войлоков пробежал по нему глазами, вернул Стукалову.

-- Вы забыли написать о ссадине на голове Белова. О рюкзаке с долларами.

-- Касьянов ударил Белова веслом. В реку столкнул. "Зачем, -- говорит, -- нам лишние свидетели?". По дороге на станцию вспомнили, что пробка от лодки у Белова в кармане осталась...

-- И вы забрали её тогда, под утёсом? Из кармана утопленника?

Стукалов кивнул.

-- А деньги?

-- Их сначала на четверых поделили...

-- Потом на двоих?

Стукалов промолчал, разминая сигарету.

-- Ну, еп-понский бог! Однако, придётся попотеть Смирнову над писаниной об этом деле! Но это уже его проблемы. А мы будем ужинать. Присаживайтесь к столу, Юрий Витальевич! А ты Илья, подбрось в печку дровишек. Ночь на Таюре холодная.

Январское утро. Под фиолетовым небом чернеют сопки.

В ложбине, вдоль заснеженной речки - длинная улица брусчатых листвяных домов. Село Завьялово... Напротив конторы леспромхоза - колодец с наледью. В разные стороны разбежались от него натоптанные в снегу тропинки. За околицей - штабеля брёвен и досок, темнеют силуэты кранов, лесовозов, трелёвщиков. В окнах некоторых изб вспыхнул свет. В гараже загудели моторы. Забренчали у колодца вёдра. Проснулось село...

В одном из дворов залилась звонким лаем собака. Скрипнула в сенях дверь. На крыльцо вышла женщина в наброшенной на плечи пуховой шали.

-- Цыц, Найда! Замолчи, кому сказала!

Вгляделась в морозную синь. Ба-а! Мишка Хлебников пожаловал. В шапке закуржанной барсучьей, в куртке суконной охотничьей. Второпях, наверно, легко оделся. Стоит, сапожками о калитку постукивает, рукавицами похлопывает. Крепок мороз в Забайкалье! Усы и брови у Мишки побелели, инеем припушились.

-- Чаво припёрся в таку рань?

-- Тёть Лиз... Терпежу нет... Займи на бутылку...

-- Ещё чаво?! Надысь брал - не отдал...

-- Верну, тёть Лиз... Вот те крест, верну! Не дай помереть. Всё во внутрях горит синим пламенем.

Голос хриплый, осипший. Моляще протяжный:

-- На коленях прошу, тёть Лиз... Сил нету мучиться... Ну, хоть на краснуху дай. Ведь погибаю, тёть Лиз. Живьём горю...

-- Ни совести в тебе, Мишка, ни стыда. Всё пропил...

-- Женюсь - брошу пить... Мне бы только огонь потушить...

-- Кто же за тебя, забулдыгу пойдёт?

-- Это я с перепою такой... Опохмелюсь - разверну гармозу - ни одна завьяловская деваха не устоит!