Нора Адамян - Трое под одной крышей [Повесть, рассказы]

Аленка торжествующе кричала матери:

— Ага, ага, вот ты не позволила, а Леша разрешил!

— Я не знал, что мама не позволила, — отбивался Алексей.

Аленка отлично использовала сложности семейной иерархии. Кто решал вопрос в ее пользу, тот был в данный миг главнее и сильнее.

Алексею не приходилось общаться с детьми, и сейчас многое в девочке его удивляло. Ему казалось, что существуют рубежи, которые отделяют один этап детства от другого, что, например, когда приходит время учиться в школе, то девочки перестают заниматься куклами. Но в Аленкином углу все еще царил кукольный младенец, которого звали Шурик Владимирович Абрикосов. Потрепанный, с облупленным носом, с туловищем, набитым опилками, он лежал на игрушечной кровати, укрытый атласным одеялом, а две роскошные куклы с нейлоновыми волосами, возведенные в звание его нянек, восседали по обе стороны кровати. В этом углу Аленкой и ее подругой Ниной создавалась обособленная жизнь с крупными противоречиями, интригами и компромиссами. Предметом соперничества и особых забот были не нейлоновые красавицы, а невзрачный Шурик Владимирович.

— Мой хорошенький, — голосом материнской любви ворковала Аленка. И тут же со вздохом сообщала: — Ему три года, а он у меня все еще не умеет говорить.

Нина, расчесывая волосы куклы Жанны, рассудительно отвечала:

— Наверное, он у вас дебил или даун…

Ее мать, врач-педиатр, работала с неполноценными детьми.

— Сама ты дебил! — взрывалась Аленка. — Не буду я с тобой больше играть!

Нина с мрачным достоинством отправлялась в переднюю. Аленка бежала за ней.

— Уходи, уходи, пожалуйста! — кричала она. Но когда за подругой захлопывалась дверь, заливалась отчаянным ревом.

— Почему ты такая неуступчивая? — спрашивала Мара. — Ну, успокойся, успокойся, завтра помиритесь.

— Не помиримся! — орала Аленка, захлебываясь рыданиями. — Она со мной теперь никогда в жизни не помирится!

Плакать она могла часами. Примолкнет, отдохнет и заревет с новой силой.

Мара боялась этих изнуряющих слез и шла на уступки.

— Мама, я буду стирать…

— Нельзя, ты простудишься.

— У Шурика все ползунки грязные…

— Перебьется твой Шурик.

— Да, ты небось свои колготки каждый день стираешь, а Шурику разве приятно в грязном ходить…

В голосе назревали слезы. Приходилось отступать.

— Делай что хочешь, стирай, простуживайся, не ходи в школу…

Начинался рев.

— Ну, что ты плачешь? Я же тебе позволила.

— Ты неласково позволила…

Ей не хватало душевного комфорта.

В такие минуты Алексею хотелось выдрать девчонку, но он знал, что не имеет на это права, потому что недостаточно ее любит.

Но чаще она была ему мила и интересна, он радовался, что между ними все больше устанавливается доверчивая близость.

Однажды она пришла из школы со своей первой отметкой в дневнике — взволнованная, напряженная. Спросила:

— Как ты думаешь, единица — это горе или неприятность?

С тех пор прошло много лет, но все невзгоды и неудачи Алексей теперь расценивал по этой шкале — горе или неприятность?

В первые годы совместной жизни молодой семье было не очень легко. Алексей еще не имел ни опубликованных трудов, ни научной степени. Мара каждый месяц сшивала книжечку из тридцати листиков и на каждую страницу закладывала денежную купюру — расходы данного дня. Светлой мечтой было что-нибудь сэкономить, но получалось иначе — к концу месяца последние листочки оказывались пустыми: распределять расходы равномерно никак не удавалось.

И все-таки Мара не хотела уходить с маленького заводика, где она работала сменным инженером, в солидный НИИ, хотя ее соблазняли возможностью защитить кандидатскую диссертацию. Рассуждала она вполне резонно:

— С семи до двадцати трех я училась, потом год ходила беременной и три года выхаживала Аленку. Теперь снова учиться, снова экзамены? На четвертом десятке защищусь — усталая, измочаленная. Нет уж, спасибо! Я хочу быть женщиной!

Когда в доме собрались гости и друг детства Алексея, молодой, но уже набирающий имя врач Сергей Сурский, спросил Аленку, кем она собирается стать, ответ прозвучал неожиданно:

— Женщиной! — твердо сказала Аленка.

Гости, замерев на какую-то секунду, зааплодировали.

А какая уж из Аленки женщина. Маленькое бесплотное существо с прямыми палочками-ногами, с бледно-оливковым личиком, на котором только и видны серые глаза. «Слишком много глаз», — подумал Алексей, когда впервые увидел Аленку.

В душе Алексея часто возникала досада, когда рядом с Аленкой была Нина, явно обещающая стать красавицей.

Дружба между девочками крепла, хотя Аленка часто подвергала ее тяжким испытаниям.

Приехавший из заграничной командировки сослуживец предложил Алексею в дар на выбор — газовую зажигалку или набор цветных фломастеров. Алексей вспомнил об Аленке и взял фломастеры, хотя его очень манила зажигалка «ронсон». Он был вознагражден радостным визгом и заявлениями о том, что такой прелести больше нет ни у кого в классе. Тут же по вызову явилась Нина, и началось опробование фломастеров. Никаких художественных способностей у девочек не было, но рисовать они любили и чаще всего изображали большеглазых безносых принцесс в немыслимо ярких одеяниях, с желтыми коронами на голове. И вот теперь у ног очередной принцессы Нина увлеченно мазала бумагу краской, призванной изображать траву.

Аленка искоса поглядывала на ярко-зеленую полосу, грозившую распространиться на весь лист, потом, перестав рисовать, вытянулась на стуле и выждала несколько секунд.

— Ты очень сильно мажешь…

Увлеченная работой, Нина сопела от удовольствия.

— Она стоит в саду на траве.

— Фломастер портится…

— Ты тоже сильно мазала, когда небо рисовала.

— Я могу мазать, это мои фломастеры, а ты не можешь, потому что они не твои.

Алексей с интересом наблюдал за девочками из соседней комнаты сквозь приоткрытую дверь.

Покраснев и напыжившись, Нина сползла со стула и молча пошла в переднюю. Аленка сперва скакала вокруг оскорбленной подруги с воплями: «Не уходи, не уходи, я пошутила…», потом, когда, застегнув все пуговицы на пальто и натянув беретик, Нина непреклонно пошла к дверям, Аленка стала беспомощно задираться:

— Подумаешь! Ну и отправляйся, пожалуйста… Очень нужно, я не буду плакать… Все равно первая придешь мириться…

Но едва хлопнула дверь, зарыдала отчаянными злыми слезами, побежала в столовую, в ярости разорвала все рисунки, расшвыряла по комнате фломастеры.

Поднявшись с тахты, Алексей подошел к ней:

— Ну и что ты теперь плачешь?

Аленка зарыдала в голос.

— Сама обидела подругу, а теперь ревешь…

— Я не обидела, я только сказала ей: «Ниночка, пожалуйста, не нажимай так сильно на фломастеры».