Алексей Мошин - Два мецената

«Натура» оставалась ещё и тем довольна, что её не мучил сеансами этот художник, что не заставлял уделить на позирование несколько лишних часов из её времени, часто совершенно праздного.

Грошев приобрёл себе имение неподалёку от Петербурга и уезжал туда с семьёй на лето. У него был сын, болезненный мальчик лет семи, бледный, плохо развивающийся и физически, и умственно. Этот мальчик с широко открытыми большими, как будто удивлёнными, глазами, с полуоткрытым ртом, – производил на всех тяжёлое впечатление. Последние два лета Грошев уезжал за границу, – в деревне жили только его жена и сын.

В Петербурге Грошев жил весёлой опьяняющей жизнью. За ним ухаживали барыни, и он, женившийся по легкомыслию, – теперь чувствовал себя, как рыба в воде. Его зазывали в салоны, гордились им, как молодою знаменитостью; два-три вечера в неделю заканчивались ужином вместе с известными актёрами, музыкантами и писателями из тех, которые любят пожить: это была жизнь, не оставляющая времени на внутреннюю, духовную работу, на культуру «духа».

Грошев примкнул к тому, довольно тесно сплочённому, «Обществу художников», которое художники иного лагеря прозвали «Обществом внешности».

Сергей Петрович не любил и не собирал произведения общества внешности. У Грошева он приобрёл прекрасный этюд, когда того ещё не засосало это общество, и он ещё не был «известным портретистом». Тогда же они познакомились, Грошев с женой заходил к Сергею Петровичу, и тот с женой бывал у Грошевых. Они виделись всё реже. Когда у Сергея Петровича описали имущество, – ему пришло в голову посоветоваться с Грошевым. Оказалось, что Грошев уже два месяца живёт в Москве у миллионера Дарина и пишет портреты Дариных и некоторых других московских миллионеров. – «Чего же лучше? – подумал Сергей Петрович, – в Москве удобнее всё устроить – меня там никто не знает и не так мне стыдно будет… И Грошев как раз в среде московских меценатов вращается, – ему ничего не стоит помочь в моём деле».

Сергей Петрович взял отпуск на неделю и собрался в Москву. Жена ему навязала кроме шести вещей, отобранных им, «которые меньше жалко», ещё и картину Зимина:

– Бог знает, удастся ли тебе на эти вещи к сроку найти покупателя… На случай крайности, возьми картину Зимина, – его всякий купит, в каждую минуту… Только, ведь, на случай крайности возьми…

– Всё равно я не продам эту вещь, даже и в крайности… Я не могу продать эту картину… Она подарена мне…

– Должен будешь продать, если другого исхода не будет… Лучше самому продать, чем ждать, пока её опишут.

Сергей Петрович вздрогнул, вспомнив Кусанова и его оценку… И привёз в Москву так же и картину Зимина, – «на случай крайности».

– Пожалуйте-с, Кирилл Данилович зовут вас, я им передал карточку… В постели они ещё…

Вслед за лакеем Сергей Петрович пошёл в маленькую дверь. Они прошли две комнаты с весьма скромной обстановкой и с неубранной кроватью. Это были комнаты лакея, – дальше были роскошно отделанные комнаты старшего сына Дарина, – Виссариона. В этих комнатах все стены были увешаны картинами в золочёных рамах. В спальне на кровати под шёлковым на пуху одеялом ещё нежился Грошев.

– Вы не взыщите, что я вас так принимаю…

Грошев протянул из-под одеяла руку.

Сергей Петрович пожал неумытую руку Грошева.

– Это я должен извиняться, что не во время беспокою вас…

– Ну, мы старые знакомцы… Потому я и принимаю вас, чтобы вам не ждать, пока я оденусь… Какими судьбами в Москву попали?

Сергей Петрович рассказал Грошеву о своей нужде, о том, что нужно расстаться хотя кое с чем из собранных картин и этюдов, что он уже привёз сюда несколько штук и рассчитывает, что Кирилл Данилыч поможет ему устроить это дело.

Грошев лежал и слушал, заложив руки за голову и глядя в потолок. На его довольно красивом лице, подёрнутом здоровым румянцем, не отразилось никакого удивления; он только спросил:

– А какие именно вещи вы привезли?

Всю коллекцию Воронина знал Грошев очень хорошо и помнил каждую вещь. В душе Грошев давно уже относился к Воронину враждебно, за то, что тот, очевидно, не интересовался произведениями «Общества внешности» и собирал только вещи художников другого типа. Когда случалось молодому, но знаменитому портретисту вспоминать о бедном меценате Воронине, он каждый раз думал: «Буржуй… Зазнался! Зимин и К® к нему благосклонны… Наши работы аристократия раскупает, а он… зазнался»… Теперь Грошев обрадовался случаю показать этому «зазнавшемуся» нищему меценату, – чего могут иногда стоить произведения «Зимина и К®».

Сергей Петрович назвал шесть вещей, которые он привёз. О картине Зимина не упомянул.

– Всё это хлам вы привезли, – решил Грошев, – здесь этого и показывать, пожалуй, не стоит… За это пустяки дадут. Если вам деньги так экстренно понадобились, – вы бы картину Зимина привезли: за неё сразу деньги возьмёте…

Сергей Петрович тяжело вздохнул:

– Я и Зимина привёз… Оставил у себя в номере гостиницы, а к вам взял только шесть маленьких вещей…

– Отлично сделали, что Зимина привезли: с деньгами будете. Впрочем, и вашу мелочь пока можно будет показать…

Сергей Петрович поднял голову и отшатнулся от изумления: перед ним, за изголовьем кровати Грошева, стоял высокий, сухой старик с длинной седой бородой, в серой пиджачной паре, без галстука, в мягкой утренней сорочке, в мягких туфлях. Не слышно было как он подошёл по толстым коврам.

Сергей Петрович поднялся и поклонился.

Старик приветливо улыбнулся, поклонился и протянул руку:

– Дарин…

– Давайте вместе будить художника, совсем разнежился наш Кирилл Данилович, – сказал Дарин ласково, – Что же это вы гостей принимаете в постели, Кирилл Данилович?

– Это мой старый приятель… Петербуржец… Сию минуту встану.

Грошев взялся за кнопку звонка, Дарин и Воронин вышли в соседнюю комнату, – кабинет Виссариона, с резным массивным письменным столом, с венецианской мебелью. Лакей прошёл в спальню Грошева, там послышался плеск воды: художник умывался.

– Давно в Москву пожаловали? – спросил Дарин, показывая Сергею Петровичу на кресло, рядом с тем, на котором сам сел.

Сергей Петрович отодвинул кресло и тоже сел.

– Вчера вечером я приехал… По делу… Давно в Москве не был, – а люблю Москву: как-то душевней здесь люди, радушней… и небо здесь чище, – и погода не так переменчива… Про Петербург же сказал какой-то иностранец… очень метко, что это город, в котором всегда мокры улицы, сердца же у людей всегда… сухи.

Старик засмеялся и показал великолепные искусственные зубы:

– Всякие люди везде живут… Это большая ошибка считать один город населённым добрыми людьми, а другой недобрыми.