Алексей Мошин - Два мецената

«Умный и симпатичный старик, – подумал Сергей Петрович, – этакий миллионер, – десятки тысяч на его фабриках кормятся… а какой не гордый… любезный. И, видно, очень добрый… И меценат… он оценит, как следует те вещи, которые я привёз… Может быть ещё и Зимина спасу от продажи».

– Это конечно, всякие люди везде живут, – согласился Сергей Петрович, – а всё-таки…

Грошев, умывшийся, но ещё не совсем одетый, сказал из-за двери:

– Арсений Кондратьевич, – а ведь Сергей Петрович – тоже меценат… У него интересное собрание картин, этюдов.

– Очень рад познакомиться! – сказал старик. – Вот, может быть, и мою коллекцию посмотрите… Приятно показать знатоку.

– У вас так много картин, Арсений Кондратьевич, – мне будет большое удовольствие посмотреть… А меня в шутку называет Кирилл Данилович меценатом: всего несколько этюдов, да две-три картины у меня.

Грошев вышел одетый щёгольски, гладко причёсанный без пробора, с надушенными и завитыми в колечки усами; носил он маленькую бородку, щёки брил; блондин с румяным лицом, он казался моложе своих тридцати двух лет.

Художник пожал руку Дарину и Воронину и улыбнулся:

– Вот и я совсем…

– Прошу, господа, пить кофе, – встал Дарин.

– Пойдёмте, Сергей Петрович, кофе пить, – позвал и Грошев.

Художник чувствовал себя здесь как дома; – его баловали, за ним ухаживали, и, он знал, – Дарины гордились тем, что у них гостит известный художник Грошев.

Все отправились пить кофе. Старик шёл впереди, засунув руки в карманы пиджака и, должно быть, по привычке на ходу окидывая взглядом картины на стенах.

Прошли три комнаты Виссариона Дарина, прошли небольшой роскошный кабинет самого Арсения Кондратьевича, прошли зал и вошли в столовую. Это была огромная комната, в два света; – в кадках стояли такие большие пальмы и драцены, что столовая казалась зимним садом. Белые с барельефами и позолотой стены и потолок, белые резные с золотом буфетный шкаф и стулья. Две большие люстры висели над столом и сверкали хрустальными украшениями. У буфетного шкафа стояла большая клетка. Попугай сидел на свободе, на жёрдочке с точёным пьедесталом.

– С-с-д-гасте, с-с-д-гасте… – закричал попугай.

– Здравствуй, попка, – ответил Грошев.

За пальмами, в клетках пели две канарейки.

Конец длинного обеденного стола был накрыт скатертью. Стояли сливки, масло и простой белый хлеб и маленький самовар.

Дарин сам наливал кофе в большие чашки. Первую чашку он протянул Воронину, потом налил вторую и протянул Грошеву, потом налил себе.

Старик расспрашивал художника, хорошо ли он спал, поздно ли окончился вчера винт у Ротовых, вместе ли с Виссарионом он уехал от Ротовых, много ли там было гостей и достал ли Кирилл Данилович билеты на концерт Гофмана, и в первом ли ряду.

В столовую вошла молоденькая девушка – красавица, с манерами институтки, в чёрной атласной кофточке; к спрятанным за поясом часам спускалась от шейки двойная цепь.

– Привет барышне… – сказал Грошев, вставая и расшаркиваясь.

Воронин также встал, барышня и ему подала руку, как знакомому, – Воронин себя назвал. Барышня ничего не сказала.

Она подошла к старику и обняла его.

«Дочь», – подумал Сергей Петрович.

Арсений Кондратьевич взял руку девушки, стал нежно гладить её в своих морщинистых руках и сказал:

– Билеты достали, барышня, – на концерт едем… Довольны?

– Merci.

Сергей Петрович взглянул на барышню: её лицо ничего не выражало, кроме некоторой скуки.

«Нет, не дочь, а воспитанница… избалованная»… – подумал Воронин.

– Всю жизнь собирал картины Сергей Петрович, – а теперь продавать приходится, – сказал Грошев, – деньги ему вот как понадобились.

Он провёл пальцем по горлу:

– До зарезу, – добавил Грошев.

– Д-д-да, бывает… – сдержанно заметил Арсений Кондратьевич, – я обещал показать картины… не потрудитесь ли вы показать, Кирилл Данилович?..

– С удовольствием. Пойдёмте, Сергей Петрович.

Грошев и Воронин пошли вдвоём осматривать комнаты и картины.

В столовой и гостиной паркет был так вылощен, что в нём отражалась мебель как в зеркале. Во всех остальных комнатах полы затянуты коврами. Комнат было очень много, совсем ненужных, роскошно обставленных. Драгоценные севрские и саксонские вазы с живописью.

– Смотрите: живопись самого Ватто, – десять тысяч эта ваза стоит, – объяснял Грошев.

Бронза, мозаика на столах, мрамор на пьедесталах.

– Это мрамор – Кановы… Огромных денег стоит, – говорил Грошев. – Почти всё, что вы здесь видите, досталось Арсению Кондратьевичу по наследству от его тестя – Грудова. Сам Арсений Кондратьевич прикупал только картины. Теперь он сам уже ничего не покупает; старший сын его, Виссарион покупает теперь…

Во всех комнатах стены были увешаны картинами так густо, что уже невозможно было больше поместить никуда ни одной картины. И почти все картины были… произведения «Общества внешности». Эффектные большие полотна, в массивных золочёных рамах; они служили прекрасной декорацией, ласкали глаз на несколько минут и сейчас же забывались; осмотрев это множество картин, можно было представить себе только две-три вещи, но и те были попавшие сюда, приобретённые по случаю, картины корифеев живописи; авторам этих картин, может быть, грустно было знать, что их вещи смешались в этом доме с множеством произведений «Общества внешности».

У одной из таких, случайно попавших сюда картин, Сергей Петрович простоял минуты три и вслух восторгался этой картиной:

– Да, это дорогая вещь, – послышался за его спиной голос Арсения Кондратьевича.

Воронин опять не слышал, как подошёл старик, и подумал, что Арсений Кондратьевич любит подходить незаметно, может быть, – чтобы подслушать, что говорят о нём или о его сокровищах, которыми он, видимо, очень гордился.

– Кто эта барышня, с которой я познакомился? – спросил Сергей Петрович, когда они удалились от старика.

Грошев немножко замялся:

– Институтка одна… недавно окончила… без места. Арсений Кондратьевич состоит попечителем в одном институте и бедным, окончившим институткам, приискивает места. К нему обращаются… Иные у него остаются на некоторое время. – Много таких у него, – усмехнулся Грошев.

Когда они опять проходили зал, там стоял Арсений Кондратьевич, и к нему прижалась барышня; старик держал её за талию, – головка барышни лежала на плече высокого старика. Они так и остались стоять в таком же положении. Арсений Кондратьевич сказал Грошеву:

– Виссарион по телефону дал знать, – через полчаса будет здесь.

Художник и Воронин прошли в кабинет старика. Здесь кроме картин «Общества внешности», висел над письменным столом большой масляными красками портрет покойной жены Арсения Кондратьевича. Она была дочь миллионера Грудова, – знатока и собирателя античных вещей. На портрете была изображена довольно красивая дама неопределённых лет, с немножко неестественной окраской лица, с жизнерадостным взглядом блестящих, быть может, подведённых глаз. Виртуозно были написаны ткани её великолепного платья. Это была работа известного портретиста из «Общества внешности», не умевшего передать тип и душу оригинала, но виртуозно писавшего ткани и аксессуары.