Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

В то утро Гена слышал сквозь сон голоса матери и Артема. Гена понял, что мама отправляет брата в магазин за хлебом, и тут же опять заснул.

Когда он снова проснулся солнце свирепо било в занавеску. В комнатах было неестественно тихо. Даже в выходной Генке редко давали доспать до конца, что-то всегда будило: утренние перекрикивания близких, журчание сковородки на кухне, запах кофе… Часто тормошил Артем. А сейчас было тихо, и сам факт того, что его никто не будит, наверное, и заставил Гену проснуться.

Он встал, позвал всех по очереди, походил по комнатам, но никого не обнаружил. В доме никого не было. На плите остывала недавно выключенная сковорода с котлетами. В двух тарелках на столе дымилась нетронутая гречневая каша. Папина книжка про крестоносцев лежала раскрытой.

Из коридора сквозило. Гена вышел туда, и обнаружил, что входная дверь распахнута настежь. Удивляясь все больше он вышел во двор в одних трусах (был теплый март) и увидел, что калитка распахнута также. Тогда он еще не был таким нервным. Он вернулся в дом и стал ждать когда все вернутся, ведь если они оставили все открытым, то не могли уйти далеко.

Когда они вернулись, вдвоем, одетые в домашние халаты, у них были такие лица, что Гена понял сразу — с Артемом что-то случилось.

Гена спросил, где Артем.

Мать попыталась соврать, и он помнит ей это до сих пор. Ему шел девятый год, а она неумело врала, словно речь шла о потерянном свитере.

— Артем поехал в гости к тете Наташе, — и она произнесла чудовищную фразу (потом Гена поймет, что у нее был шок). — Пойдем завтракать.

Но папа видел лицо Гены и сказал ей:

— Лена, не надо. Он уже взрослый… — и ему, — Гена, Артем поехал на скейте в магазин и его, понимаешь, сбила машина… Сейчас его увезли в больницу…

— И что… Артем может умереть?

Папа нервно захихикал:

— Да нет, что ты… нет-нет, он не умрет, все будет хорошо.

Артем умер в тот же день. И отец знал, что он умрет еще до того как сына увезла скорая. Отец никогда этого не говорил, но Гена в этом уверен. Может быть, его убедил тот нервный папин смех.

Родители переоделись и поехали в больницу к Артему. Гену закрыли так чтобы он не смог выйти. Но он вылез через форточку и побежал к магазину. На месте трагедии уже почти никого не было, только возле магазина осталось несколько зевак, и стоял милицейский «бобик» На дороге перед ним Гена и увидел эти пятна, небольшие красные лужицы. Внизу, в канаве Гена нашел криво треснувшие половинки скейта «Vostok». Чуть дальше валялась в грязи окровавленная зеленая кепка Артема. В шоковом состоянии Гена надел мокрую и липкую кепку (как Артем — козырьком назад), взял остатки скейта и вернулся домой.

Ближе к ночи приехали родители и на этот раз стали врать оба: Артем серьезно болен, но врачи говорят, что поправится. Они не смотрели ему в глаза, но Гена поверил папе.

Следующим днем был понедельник, но никто не будил Гену в школу. Он проснулся сам, часов в девять (после тех событий Гена ненавидел просыпаться сам — пусть хоть в пять утра, но разбудят), пошел на кухню, думая, что там снова никого нет — было тихо.

Но родители оказались дома. Отец курил, мать смотрела в окно. Холодный завтрак (вчерашние котлеты) стоял на плите.

— Почему вы меня не будите? — спросил Гена. — Я что, в школу не иду? Мы поедем к Артему в больницу, да?

Отец поднял красное заросшее лицо. Гена увидел мешки под глазами.

— Сынок, сядь.

Гена сел на табуретку. Дым отцовских сигарет ел глаза поедом.

— Сынок, постарайся быть сильным. Артем… понимаешь… врачи не смогли ничего сделать. Внутреннее кровотечение. Очень сильное. Артем умер. У нас несчастье, сынок, — и отец заплакал.

Гена впервые увидел, как плачет отец. Мама не поворачивалась, и теперь Гена понял, что она уже давно беззвучно рыдает. У нее мелко дрожали плечи.

— Мы не хотели тебе вчера говорить… — продолжал папа сквозь слезы, — нам было трудно…

У Гены защипало глаза. Слезы вдруг оказались на губах, на языке, потекли дальше вниз. Стало трудно дышать. Мозг словно накрыли мягкой пухлой лапой.

— Ты же обещал! — крикнул Гена. — Обещал, что он не умрет!

Ему казалось тогда, что если бы отец не соврал, что-то бы изменилось.

Потом он ревел и одевался, а мама тоже ревела и пыталась его удержать. Папа стоял в стороне и механически повторял: «Лена, оставь… это ничего не даст… пусть погуляет немного… Лена, оставь…»

Потом он очутился на улице, в чужих дворах, далеко от дома. Слезы уже высохли и навалились тяжелые мысли, каждая как метровый кусок рельсы. Восьмилетний Гена шел в никуда, не видя ничего и никого вокруг. Быть может, так чувствуют себя после электрошока. Потом Гена назовет это состояние безобидным словом « ходить ». Как ходят лунатики. Я ходил , поймет он потом.

Проплывали дома и дворы, мелькали лица и автомобили, оставались за спиной улицы и дороги.

В какой-то момент Гена подумал: «Артема больше нет. И что теперь? Всю жизнь плакать?» Генке захотелось проверить, сможет ли он рассмеяться, не разучился ли. Он заржал так, что от него шарахнулись прохожие. Смех был громким, но это был папин смех: папа хихикал так, когда говорил, что Артем будет жить.

Потом было какое-то поле, и Гена уселся на траву полюбоваться закатом. Только теперь он понял, как сильно болят ноги. Ремешок сандалии натер на ноге мозоль. Он вспомнил, что с самого утра он непрерывно куда-то идет и пора бы возвращаться. Он поднял голову и впервые увидел местность, где оказался, и неясно было даже, с какой стороны он сюда пришел. Было ощущение, будто он только что проснулся.

Еще часа два Гена брел по безлюдной пыльной дороге между голыми черными полями, от одной лесополосы к другой. Проснулся зверский голод. Подкашивались ноги. В голове беспрерывно гудел колокол, отдавая в виски звонкими толчками. Гена понял, что заблудился, понял, что не может больше идти, даже если бы и знал куда, понял что приблизился к краю чего-то такого, за чем ничего больше нет.

Он лег на землю и закрыл глаза. Он врос в землю, пустил корни, сросся с черными комьями. Хотелось заплакать, но не осталось сил даже на это. Небо стало близким, небо давило на лоб, как пресс, небо вдавливало глаза в глазные впадины, в мозг, в землю. Гена был между — небом и землей, жизнью и смертью, непонятным и невозможным, паникой и ужасом, безразличием и небытием. Ему не хотелось вставать, и он понял, что уже не встанет.

Но как часто в жизни бывает, все образовалось. За следующей лесополосой оказался поселок. Там добрые люди покормили его, дали отдохнуть, и посадили на автобус домой.

Дома были крики, слезы, истерики, визги, успокаивания. Мать стала дерганной как марионетка, а отец за сутки постарел на десять лет.