Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

Сын в это время разглядывал чёрную яму, мятый снег вокруг неё и догадался, что здесь произошло. «Вот почему он не разжёг костра, — соображал он. — Домой бы ему сейчас».

То же самое думал и зоотехник. Он тоже обратил внимание на яму. Но оба знали, что нет на свете силы, которая заставит старого чабана свернуть с пути, так верно рассчитанного его друзьями.

Перевод И.Савенко

Острые отроги гор похожи на зубы в ощеренной пасти какого-то неведомого зверя. Они темнеют, когда случайное облако приглушает солнечный свет; они влажно и хищно взблескивают, когда вновь обрушивается на них поток света. Кажется, чудище затаилось и терпеливо ждёт свою добычу — ждёт час, день, вечность.

Но это чисто человеческая фантазия. У барса горные отроги не вызывают никаких ассоциаций. Он лениво лежит в тени на скальной площадке, почти неотличимый по цвету от каменной россыпи. Он сыт, полон истомы и мог бы даже замурлыкать от избытка благодушия. Однако понимает, что не к лицу властелину гор мурлыкать словно несмышлёному котёнку, и поэтому сдерживает своё желание.

Жёлтые, похожие на янтарь глаза барса полузакрыты. Но и сквозь узкие щёлочки он прекрасно видит всё, что творится в ущелье. Вон крадётся знакомая куцая лиса. Особой симпатии к ней барс не испытывает — сказывается врождённая неприязнь кошачьей породы к лисам, шакалам, волкам и прочей собачьей братии. Но куцую не трогает: привык к ней. Живёт она тихо и скромно. Правда, порой таскает остатки его, барсовой, добычи. Он это терпит: джейранье стадо, которое он «пасёт», велико, недостатка в свежей еде не ощущается.

За кем же охотится куцая? Ага, понятно: куропатка ведёт на водопой своих великовозрастных отпрысков, и лиса решила воспользоваться удобным моментом. В данном случае сочувствие барса на стороне лисы. Кекликов он недолюбливает. Мясо у них вкусное, однако слишком мало его и слишком много перьев. А главное — очень уж суматошны и бестолковы. Крадётся барс к джейранам, а куропатки в траве. Нет, чтобы потихоньку убраться с дороги, — сидят, затаившись, до тех пор, пока носом в них не ткнёшься. Тогда только улетают и шуму поднимают столько, что уж ни о какой охоте думать не приходится. Хоть бы всех их куцая передавила!

Барс непроизвольно подбирается, и мускулы его начинают подрагивать, словно это он охотится, а не лиса. Внимательно следит за куцей, уже откровенно заинтересованный исходом охоты. Вот лиса затаилась. Прыгнула. Поспешила! Улетели, только несколько пёрышек осталось. Ну и дура, ходи голодная. Барс презрительно отвернулся от неудачницы.

Солнце поднималось всё выше, тени перемещались. Жёлтое пятно света легло на край площадки, поползло к лапе барса. Покосился на пятно, подтянул лапу. Пожалуй, пора домой — пещера хранит ласковую прохладу ночи, там он сладко уснёт до захода солнца.

Последний раз окинув взглядом ущелье, барс приподнялся. И замер. Звук, заставивший его насторожиться, не оставлял сомнений — это перепуганные джейраны. Плотным табунком выскочили они из-за поворота и, не сбавляя скорости, промчались мимо. Барсу ничего не стоило поймать одного из них, но он был сыт, а для забавы не убивал.

Его в этот момент занимало другое: кто напугал джейранов? Его джейранов, его собственное стадо, на которое никто, кроме него, не имел права. Как-то попыталось оспорить его право семейство пришлых волков. Все вместе они были сильнее барса, но он выследил их поодиночке и убил — волка, волчицу и двух волчат-переростков. Потом заявился бродяга-барс. Это был бой на равных, и чужак убрался подобру-поздорову. Может, снова он? На этот раз так легко не отделается.

Барс усиленно принюхивался и раздражался от того, что ветер дует не к нему, а в сторону неведомого врага. Вспомнилось, что ещё на заре, далеко в низине, скрытой от взора зарослями арчи, кто-то долго выл и рычал дурным голосом. Может, это он гонится теперь за джейранами?

Наконец чуткое ухо уловило шорох катящихся камней, и барс сжался в тугой ком мускулов, готовых каждый миг бросить его на пришельца. Шорох становился всё явственней. Потом из-за поворота появился Двуногий. Барс вздрогнул и чуть расслабился.

Вышел второй Двуногий. Они присели на корточки возле большого валуна и стали смотреть по сторонам. Наклонились к земле. Может, они не джейранов вынюхивают, а его, барса? Но почему же они не чуют запаха, ветер-то дует прямо на них? И зайца не чуют, хотя тот совсем рядом с ними притаился.

Вот выпрямились, пошли по тропинке. Заяц сиганул в сторону и юркнул под арчовый куст. Двуногий дрогнул, замер. Испугался? Но зайца не боятся даже джейраны! А что, если рявкнуть на двуногих погромче, предупредить, чтобы убирались с чужого участка?

Но барс не рявкнул — что-то его удержало. Он весь дрожал от желания прыгнуть, когда двуногие проходили мимо, и опять же смутное опасение принуждало его не шевелиться, лишь плотнее прижиматься к скале.

Когда двуногие скрылись из виду, барс мягко, не шевельнув ни единого камешка, спрыгнул на тропу, понюхал следы. Они пахли так же, как прошлой веской, когда двуногие появились в его владениях.

Собственно, была ещё самая ранняя весна, и её хмельное дыхание туманило голову владыки гор, как и всему живому. Барс по натуре отшельник, он предпочитает и жить, и сражаться, и умирать в одиночку. Однако в конце зимы, когда оглушительным становится птичий гомон и свист, когда тёплой волнующей влажностью начинает дышать сама земля, даже барс начинает тяготиться одиночеством. Неприкаянно бродит он по своим владениям, часто не обращая внимания на лёгкую добычу, и не рычит, а громко мурлычит, как большая тоскующая кошка. Он беззастенчиво и бездумно нарушает границы чужих владений и не успокаивается, пока не услышит ответного мяуканья.

Любовный хмель проходит быстро. Расставаясь с подругой, барс уже посматривает ка неё холодновато.

Так было и в прошлый раз. Покинув мать своих будущих детёнышей, которых он, по всей вероятности, никогда и не увидит, барс возвращался в своё ущелье — усталый, голодный, полный стремления хватать и терзать живую плоть. Путь пролегал через предгорную низину, а там он вдруг увидел притаившееся незнакомое существо. Очертаниями и грязноватоблеклой окраской — жёлтое с зелёным — око напоминало черепаху. Но, во-первых, таких огромных и нелепых черепах ему ещё никогда не встречалось, во-вторых, пахло оно незнакомо: едко и отвратительно. Барс даже чихнул, потёр нос лапой и на всякий случай негромко зарычал, хотя существо, кажется, не собиралось на него нападать.

Осмелев, он походил вокруг, и ноздрей его коснулся новый запах. Запах вёл в горы, в ущелье! Барс вознегодовал и немедленно кинулся по следам пришельцев, пылая жаждой убийства. Следы становились всё отчётливее, к ним примешался запах джейранов. Для барса было ясно, что эта матка с детёнышем и что пришельцы идут именно за ними. Это был грабёж, наглое нарушение всех законов. Но тут ухнул и прокатился по горам удар грома, за ним — второй и третий. Горы, как барс, любящие покой, отозвались негодующим ворчанием, глухим гулом недовольства.