Владимир Дэс - Боль (сборник)

Оказывается, он был профессором.

Домой он меня уже не отпустил.

Правда, вина больше мы с ним не пили. Несколько дней меня готовили к операции, а в одно прекрасное утро положили на операционный стол и отняли одну почку.

– Не переживай. Все будет в порядке, – сказал мой новый друг-профессор, выписывая меня через месяц.

А через полгода я понял, что он мне соврал: рак начал жевать и вторую почку. Последнюю. Единственную. Без которой даже в тридцать два года молодой мужчина не сможет жить, как бы ни хотелось.

После третьего осмотра он сказал, что жить мне осталось всего-навсего дней десять. Не лет и даже не месяцев, а дней.

Раз, два, три, четыре, пять и еще пяток – вот тебе и десять.

Я поблагодарил и ушел из клиники спокойно и с достоинством.

Ушел я так красиво вовсе не от того, что такой уж крутой и сильный.

Просто в тот момент до меня еще не доходило, что такое десять дней жизни. В тридцать два кажется, будто жизнь бесконечна, и смерть воспринимаешь как понятие совершенно абстрактное и весьма далекое.

Пока ехал – по инерции, что называются, – на встречу в один из пригородных поселков, начал осознавать, что меня вскоре ждет.

Свернул с дороги, въехал в молодой березовый пролесок.

Остановил машину, вышел и присел на старый трухлявый пенек – ноги ослабли.

В голове не было ни единой мысли.

Полная пустота.

Глаза вроде и видели все вокруг, но смотрели куда-то далеко, как бы сквозь бытие; там я видел даже себя самого, сидящего на трухлявом пеньке.

Закурил.

Жена, сын, мать, отец, дача, договоры, контракты. С девочкой одной милой недавно познакомился.

Деньги.

Долги.

Друзья.

Враги.

Каждый образ связывался с каким-то отрезком моей жизни, коротким – в несколько дней или долгим – в несколько лет, причем не только в прошлом, но, самое главное, в будущем. Моем будущем.

А от будущего у меня осталось всего-навсего десять дней.

На всех них и даже на себя.

И на эти вот березки, травки, кустики и даже дождичек, который начал осыпать не спеша мою согнутую спину.

Сигарета потухла. Я поднял воротник куртки и побрел к машине.

Сел. Выехал на шоссе, развернулся и поехал домой.

Лена, жена, была дома.

Глаза заплаканные – очевидно, узнала обо всем куда раньше меня, а сегодня поняла, что и я знаю.

Когда я вошел, она упала мне на грудь и, обняв меня за шею, зарыдала. Завыла. Слезы у нее лились ручьем.

А я как-то закоченел: плачет женщина, ну и что с того? Я разомкнул ее руки и прошел мимо. Она медленно сползла по стене и с причитаниями заколотилась на полу.

Я поставил чайник на плиту. Подошел к ней. Погладил по волосам. Попросил: «Завари мне чайку», и пошел к себе в кабинет.

Она стала понемногу успокаиваться. Слышу – зазвякала посуда.

Я сел за стол. Достал листок чистой бумаги. Разделил его надвое, черкнув сверху вниз.

Слева написал: «Я должен».

Справа: «Мне должны».

Сперва заполнил правую половину – получилась мелочевка. Посмотрел я на этот список и перечеркнул. Хлопот будет больше, чем толку.

Левый список был приличный: обещания, планы, желания. Стал водить пальцем по строчкам: если поднатужиться, можно кое-что успеть.

Но чего ради?

Подошла жена. Принесла чай. Поставила. Увидев, что я пишу, опять заплакала и убежала в спальню.

Попил я чаю.

Боли в пояснице усиливались. Там, внутри, что-то схватило, зажало клещами живую мою плоть и начало скручивать в жгут, да так, что даже во рту пересохло. Я попытался дышать неглубоко, но часто. Потом изогнулся влево, как бы пытаясь расширить внутри себя некое пространство. Обычно после таких ухищрений боль через несколько длинных минут все-таки проходила. Наступало облегчение, граничащее с наслаждением. Но на этот раз время шло, а боль не проходила. Я уже согнулся в кольцо и наконец не выдержал и закричал:

– Лена! Лена!

Боль охватила все тело, в пояснице пульсировала особенно больная точка, мучительные волны колотили меня все сильнее и сильнее.

Жена все бегала вокруг и наконец догадалась стащить меня на ковер.

А я, уже задыхаясь от пульсирующей боли, выдавил:

– Лена, там, в моем столе, ампулы. Укол, быстро!..

Она начала швыряться по ящикам. Нашла все-таки упаковку с морфием.

Обломила ампулу, набрала шприц, сделала укол.

Я ждал, стиснув зубы. Наконец голова наполнилась облачной легкостью, боль быстро улетучилась. Осталось только физическое ощущение места в теле там, где была боль.

Я перебрался на кровать.

Вся одежда была сырая от пота.

Даже брюки.

Жена позвонила в больницу.

Приехал доктор. Посмотрел-послушал. И уехал.

А я заснул.

Проснулся, когда жена привела из садика сына. Он и сегодня был подвижный и шумливый, впрочем, как всегда.

Едва сняв сапожки, сын, прямо в куртке, подбежал ко мне.

– Папа, папа! – Он с разбегу упал на меня. Пахнущий осенью, глаза, как пуговки.

Я потрепал его за подбородок, а он мне:

– Папа, а ты скоро умрешь?

– Скоро, – машинально ответил я.

– И ружье будет моим?

Я не успел ответить – жена схватила сына за шкирку и, шлепая на ходу, утащила в прихожую.

Оглядел я комнату, потом себя и понял, что я в общем-то пока живой.

Ничего не болело.

Встал. Надел халат. Сходил в ванную комнату.

Сын плакал после маминой взбучки. Жена ругалась.

Вернулся к себе в кабинет. Сел за стол. Посмотрел на исписанный мной листок бумаги и смял его.

«Что же теперь мне делать? Просто ждать?..» Идти никуда не хотелось. Разговаривать тоже.

Ушел опять в спальню. Лег на кровать и включил телевизор.

В пояснице опять начало ломить. Снова запульсировала больная точка.

Как на этот сигнал, исходящий из моего нутра, пришла Лена, с готовым уже шприцом.

Я закатил рукав.

Укол. Быстро набежавшая боль, как бы сойдя с дистанции, удалялась от меня.

Пытался поесть, но не смог. Не лезло.

Уже стемнело. Значит, первый из десяти дней уже на исходе.

Опять уснул.

Ночью снился страшный сон – будто кто-то ковырял вилкой у меня в голове.

Проснулся опять от боли.

Я застонал.

– Сейчас. – Она выскользнула из комнаты и вернулась со шприцем.

Укол. Туман.

Попросил попить.

Когда попил, сказал ей, чтобы завтра же пригласила маму и отца проститься, а сына чтоб отправила к своим, пока все не закончится.

Опять слезы.

– Не плачь, просто сделай, как я прошу. Хорошо?

Прошли еще сутки.

За день побывали все. При мне молчали. В прихожей о чем-то шумно говорили и уходили.

Мама хотела остаться на пару дней, но я отправил ее домой.

Сына увезли.

Жена все время была рядом. Похудела буквально за сутки: симпатичный носик заострился, пальцы стали тоньше, но цепче.

На следующее утро я понял, что на остальные семь дней мне не осталось ничего, кроме боли и уколов.