Владимир Дэс - Боль (сборник)

Семь дней жизни.

Семь дней боли и наркотической одури.

Зачем?

Ради чего?

Чтобы через неделю все равно сойти в могилу.

Я позвал жену. Сказал, что мне вдруг захотелось свежих помидоров. Попросил сходить на рынок.

– Конечно. Конечно! – Она засуетилась и даже немного повеселела. Рада была сделать для меня хоть что-то приятное и нужное.

Она собралась, поцеловала меня и ушла, повторяя:

– Я сейчас… Я быстро…

Как только хлопнула дверь, я встал с постели. Уже с трудом. Покачивало. Достал шприц побольше и морфий.

Сколол десять ампул. Набрал в шприц. Вернулся в спальню. Подложил подушки повыше и стал готовить укол.

Я уже выдавливал в вену последние капли, когда в замке зашебуршал ключ.

Вынул иглу из вены. Накрылся одеялом.

Заглянула жена:

– Это я.

«Как быстро», – подумалось мне.

– Принеси.

– Сейчас, только помою.

– Не надо. Дай посмотреть.

Она принесла мне два крупных бордовых кустовых помидора. Крепких и полных жизни.

– Хорошие… – может, сказал, а может, уже просто подумал я.

Взял их в руки. Понюхал и опустил на одеяло.

Помидоры выкатились из полусжатых ладоней и, медленно прокатившись по одеялу, со шлепками по очереди упали на пол.

Для маленького Юры весь мир делился на вкусно и невкусно.

Мамино молоко – это вкусно.

Теплые пеленки – тоже вкусно.

Соска – вкусно.

Тетя в белом халате – невкусно.

Папин шлепок по заду – тоже невкусно.

Но со временем к ощущению «вкусно» прибавилось еще одно прекрасное ощущение жизни – «сладко».

Прибавилось оно как-то незаметно, когда кто-то из родительских друзей угостил Юру шоколадной конфеткой.

С тех пор мир был поделен окончательно.

Не вкусно – это что не сладко. А сладко – это конфетки.

И каких только конфеток в своей жизни он не перепробовал!

В фантиках и без фантиков, мягкие и жесткие, приторные и с горчинкой, с ликером и без него, с орешками и с вафлями, круглые и квадратные, продолговатые, тонкие, толстые и…

В общем, цивилизация подарила Юре такое многообразие конфет, что приходилось только удивляться возможностям человеческой фантазии в создании такого конфетного многообразия.

Ему казалось, что уже никто и никогда не сможет остановить эту его единственную любовь к конфеткам.

Но…

Но годам к четырнадцати он вдруг обнаружил поразительное сходство между соседкой по парте и одной из самых любимых его конфеток. Сначала заметил сходство лишь по форме, потом по запаху, а уже со временем по вкусу. Соседка в своем сиреневом платьице была также свежа, как и конфетка, завернутая в яркий фантик. Когда Юра наклонялся к ее шее, то чувствовал тот же сладковатый запах, как и от конфетки, освобождаемой от шелестящей обертки.

И наконец, когда на одном из школьных вечеров впервые поцеловал соседку по парте в губы, он почувствовал тот же восторг, какой испытывал при касании своих губ к шоколадной поверхности конфеты.

Повторив через какое-то время все то же, но уже с подружкой своей соседки по парте, он понял, что все девчонки такие же сладкие, как конфетки, только живые и размерами побольше.

А с годами он понял, что девчонки даже слаще, чем конфетки.

Глядя на девчонок, он все время вспоминал, как в раннем возрасте стоял перед стеклянным прилавком магазина, в котором были выставлены конфеты – яркие, разноцветные, ослепительные, головокружительно пахнущие. Он переводил взгляд с одних конфет на другие и хотел все их съесть или хотя бы каждую надкусить, попробовать.

А теперь жизнь открыла перед ним такое богатство сладостей, что конфетные прейскуранты просто блекли перед могуществом природы по созданию немыслимого многообразия женской красоты.

Девушки – это были лучшие конфетки. Каких их только не было!

И в платьицах.

И в юбочках.

И мягенькие.

И костлявенькие.

И темненькие.

И светленькие.

И толстенькие.

И тоненькие.

Но в отличие от конфет они были и хохотушки, и веселушки, и умненькие, и глупенькие, и хитренькие, и простушки, и игрушки, и вертушки, и недотроги, и свободолюбки, и безразличные, и любопытные.

И при всем при том они, в отличие от конфет, еще и говорили нежными милыми голосочками.

О таких конфетках, о таком подарке в своей жизни Юра даже и не мечтал.

Ну, а раз получил от природы-матери такую любовь и привязанность к прекрасному, то и стал любить это прекрасное от всей души, от всего сердца. Также честно, верно и страстно, как в детстве он, Юрочка-малыш, любил свои сладкие яркие конфетки.

Первый раз я влюбился в детском садике в девочку с кудряшками, больше похожую на сказочную фею, чем на живое существо.

Я так терялся рядом с ней, что постоянно находился в состоянии полуобморока.

Нас почему-то в детском садике очень часто фотографировали. И меня всегда ставили рядом с моей феей. От волнения я то и дело закрывал глаза и на всех фотографиях выходил слепым. Со временем у меня даже выработался инстинкт: когда я видел фотоаппарат, направленный на меня, хотя моей феи уже и не было рядом, мои глаза тут же закрывались. Даже на паспорт после долгих мучений мне приклеили фотографию с закрытыми глазами.

В пятом классе я влюбился во второй раз. Наш класс был переполнен, за партой мы сидели по трое, и я попал посередке между двух двойняшек, которые были похожи больше на сказочных фей, чем на школьниц. Влюбился я в них обеих. Опять я очень страдал и постоянно находился в состоянии полуобморока от этой таинственной волнующей близости сказочных существ. Однажды, не выдержав, я открылся своему другу. Он выслушал и посоветовал мне написать им письмо.

– Зачем? – спросил я.

– Легче будет, – ответил он.

Сраженный этим аргументом, я тут же на подоконнике написал письмо – длинное, напыщенное, в стиле Ги де Мопассана. Отдал его другу, и он пошел в класс к феям, передать. Я замер в ожидании. За дверями класса вначале было шумно, а затем стало очень тихо. Я заглянул: мой друг стоял на учительском столе и читал притихшему классу мое объяснение в любви. Когда он закончил, класс заржал, девочки заплакали. А меня за уши потащили к директору школы учитель труда и учитель физкультуры.

В институте я влюбился в третий раз – в свою однокурсницу. Она была настолько красива, что казалась сказочным существом, а не обыкновенной студенткой.

На меня она не обращала никакого внимания, хотя весь курс знал, что я в нее влюблен. Влюблен я был безнадежно и безответно, поэтому жил в подавленном состоянии. Однажды осенью наш курс отправили на картошку в колхоз. Там после очередного костра под гитару она, поссорившись из-за чего-то со всей мужской элитой, демонстративно взяла меня за руку и увела в кусты. Там она меня раздела и сделала то, что я по законам природы должен был сделать с ней сам. Потом она откинулась, закурила, натянула джинсы и ушла, а я остался лежать на муравейнике, оглушенный неожиданно свалившимся на меня счастьем.