Олеся Мовсина - Рассказы

И такой весёлый:

– Как в анекдоте, знаете…

Самый лучший вариант – это парочка в возрасте. Частенько бывает, что молодожёны второго брака, начавшие новую жизнь и от этого слегка подтаявшие, растерявшие бдительность, опыт и здоровый цинизм. Уже на пятом километре пути они начинают делиться с Германом своими сокровенными тайнами, на десятом он по-дружески предлагает им своего коньячку, ну, а дальше – по обстоятельствам.

– Сейчас, на минутку свернём, я тут Сашке-леснику обещал канистру бензина, а потом быстро домчу вас, глазом моргнуть не успеете.

Сегодня Герман чувствовал особое вдохновение, даже лёгкий зуд в горле от нетерпения. Вот одинокий дедок с каким-то модным, навороченным рюкзаком – тоже подойдёт.

Впрочем, не такой уж дедок, где-то под полтинник, не больше. Самый денежный, но и самый опасный возраст. В очках, с бородой, интеллигент, поди. И рюкзак это тоже хорошо.

Мужчина сразу открыл дверцу и, ни о чём не спрашивая, уселся рядом с Германом. Деловито стал устраивать на коленях свой багаж.

– Добрый вечер, куда изволите? – выставил очаровательную улыбку возница.

Мужчина ещё несколько секунд помолчал, повозился, как бы даже невежливо, а потом неожиданно бодро и задушевно рассыпался в благодарностях:

– Спасибо, что подобрал, дружище, я уж тут совсем закоченел. Мне вообще далеко, под Выборгом одно садоводство, но ты хотя бы чуть подбрось меня, сколько сможешь.

Всё, начало положено, Герман помчал к своей мечте.

– Если замёрзли, могу предложить коньячку. У меня вон там фляжечка.

И снова пассажир не сразу ответил, как будто не расслышал сначала.

А потом:

– Коньячок?

Герман протянул руку к бардачку и наткнулся на рюкзак.

– Я бы, пожалуй, чего-нибудь… и согреться, – мужчина выудил откуда-то термос, – но лучше чайку. Вам-то коньяк нельзя за рулём, а горячего чаю можно вместе. У меня жена отличный травяной чай заваривает, с мелиссой, с шиповником. А?

– Отлично, попробую с удовольствием, – сымпровизировал Герман. Чаепитие не входило в его планы, ну да ладно. – А вы всё же в чай можете капнуть, – и он дотянулся наконец до своей фляги. – Наливайте.

– Как вас зовут? – разливая жидкости по крышкам от термоса, полюбопытствовал мужчина. Термос у него был допотопный, советский, а чай действительно сильно вонял сладковато-терпким лесом.

– Я Ваня, Иван, – скромно признался Герман.

– От те на, и я тоже! – восхитился пассажир, на этот раз не задерживаясь с ответом. Потом всё-таки помолчал и добавил, – Иван Андреич.

Герман сам любил придумывать совпадения для своих героев, однако совпадениям настоящим, непридуманным – не очень-то доверял.

Он, конечно, смотрел на дорогу перед собой, но и не мог не коситься: капнет или не капнет себе пассажир коньяку?

– И фамилия у меня Крылов. Меня в честь баснописца назвали, – пояснил для чего-то мужчина.

Капнул. Не то что капнул, а ливанул как следует, – это наш герой мысленно запотирал ладони. Хорошо.

А сам взял левой рукой крышку-стаканчик с пахучим терракотовым чаем и демонстративным жестом потащил ко рту. Приложил к губам, погрузился в запах и громко сглотнул слюну.

– Вы сами-то стихи не пишете? – решил он вывести беседу к обсуждению интересов, – или там басни?

– М! – блаженно причмокнул Иван Андреич, уважительно приподнимая крышку со своим чаем, – так гораздо вкуснее.

– Чай замечательный, правда, – с опозданием сделал реверанс и Герман.

– Нет, стихов не пишу. Я обычный инженер. Хотя когда-то в молодости играл в любительском театре, мечтал быть актёром, – признался пассажир.

– Здорово, – охватил его Герман лучезарным взглядом и улыбкой, быстро соображая, что он может рассказать о театре.

Бородатый и седоватый, с двумя морщинами-складками вдоль щёк и с побелевшими, пересохшими от ветра губами – симпатичный, но тут, пожалуй, надо осторожно. Не так-то он прост, этот инженер-актёр. А почему у него такие сухие губы, если он… – потянулась откуда-то паутинка сомнения, но тут к параллельному пути в голове Германа подкатил грузовой состав с рассказами о театре, и пришлось продолжать:

– Я тоже одно время увлекался. Не театром вообще, а балетом. Была у меня одна знакомая девушка, балерина. Если можно так выразиться, я был с длинноногой балериной на короткой ноге.

Уже не удивляющая пауза – и только после этого реакция пассажира на шутку:

– Очаровательный каламбур, ну вы, Иван, честное слово, – и пассажир закашлялся долгим смехом, расплёскивая из крышки чай себе на колени и на рюкзак.

– И дедушка мой был балетоман, – ставя свою крышку рядом с ручником, продолжал Герман. – Мама рассказывала, что если она брала ему билет дальше пятого ряда партера, он сильно ругался. Мол, я что, снайпер, издалека что-то в бинокль разглядывать? Ножки, ножки в балете самое главное! – и он снова настойчиво сунул тёзке баснописца флягу с коньяком.

– А у меня и шоколадка есть, – вдруг спохватился тот. – И бутерброды. Вы не проголодались, Иван?

– Нет, нет, спасибо, – почему-то отказался Герман, хотя, по правде сказать, он бы сейчас и поел.

Ладно, надо сначала тут разобраться. Можно свернуть, конечно, можно к Сашке-леснику, но… Сначала пусть выпьет.

– За балет, за искусство, – приподнял свой импровизированный стакан с добавкой Иван Андреич, и опять Герман не понял – глотнул он или не глотнул.

– А почему театр? – через минуту пустился в праздные рассуждения пассажир, и это говорило о том, что он всё-таки хмелеет. – Мне ещё в юности пришла в голову идея о том, что все люди не настоящие. То есть не те, какими кажутся. С каждым человеком, с которым я общаюсь, я разный. С отцом или с матерью – один, с другом – другой, с продавцом в ларьке – третий. С тобой, вот, например, четвёртый и так далее. То есть я каждый раз где-то у себя в голове переключаю такой маленький тумблер, сам того даже не замечая. И становлюсь другим человеком, то есть веду себя по-другому, играю какую-то роль. Настоящим я могу быть только в одиночестве, да и то с возрастом маски наслаиваются друг на друга, прирастают к лицу, и ты забываешь себя настоящего. Только никто об этом не говорит, а я это понял и…

Оратор снова закашлялся.

– Красиво говорите, Иван Андреич, – усмехнулся Герман. А сам подумал: конечно, он уже начал мне тыкать, и кажется, язык у него заплетается, но что-то тут не так, подожду.

Желаете пустых философских бесед? Что ж, он тоже умеет лить воду, извольте. Герман сам отвинтил пробочку и в третий раз протянул флягу пассажиру:

– А я вот что в последнее время думаю – это насчёт возраста. – Мне кажется, что люди вокруг меня – все, и родные, и знакомые, и посторонние – постепенно, но неуклонно глупеют. У вас не бывает такого ощущения, Иван Андреич? Вряд ли это происходит на самом деле, так значит, может, умнею я сам? Может, так выражается моё личное взросление и мудрение? Как вы считаете?