Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Всё видевшая и всё понимавшая Марал-эдже нередко без особенной надобности выходила куда-нибудь на минуту-другую, давая Курбану и Абат остаться хоть на миг наедине, и тогда в комнате становилось словно светлей от крови, приливавшей к щекам девушки, а Курбан смотрел в пол, не смея подмять взгляда, проклиная свою немоту, но так или иначе в одной комнате взгляды их хоть раз должны были встретиться — и они встречались.

И тогда Курбан говорил:

— Абат, если я скажу тебе кое-что, ты не расскажешь прежде времени маме?

Вот оно! Щёки Абат цвели пунцовыми пятнами, напоминая горные тюльпаны, а сердце билось где-то у самого горла…

— Что ты хочешь сказать мне, Курбан? — Она даже закрыла глаза и вся превратилась в слух, чтобы не пропустить ни единой буквы, ни единого слова, когда раздадутся слова, после которых можно будет открыть лицо, полуприкрытое рукавом, посмотреть глазами в глаза, и после этого никакие слова уже не будут нужны. Но Курбан говорил:

— Теперь, Абат, ты вполне твёрдо стоишь на ногах, ты моя лучшая ученица, сама можешь читать и писать. Я думаю, что настало время тебе помочь другим и мне тоже. Думаю, ты могла бы взять группу женщин в ликбезе и заниматься с ними в свободное время.

От обиды глаза у Абат наполнялись слезами.

— И это всё, что ты хотел мне сказать?

Курбан, бедный Курбан! Конечно, он сразу уловил обиду, прозвучавшую в голосе Абат, но разве имел он право надеяться, разве имел он права добиваться любви своей ученицы?

— Я многое мог бы сказать тебе, Абат-джан…

Обычно в это самое время — и кто скажет, кстати или некстати, возвращалась Марал-эдже. От её опытного взгляда не ускользал ни потупленный взор молодого учителя, ни горные тюльпаны, расцветавшие на щеках её дочери, в ушах которой ещё долго звучали долгожданные последние слова «Абат-джан». Появление Марал-эдже действовало на чувства молодых людей, как брызги, воды, попавшие на огонь: ведь если огонь не разгорелся как следует, его ещё можно притушить, но когда он раскалён, то от воды вспыхивает ещё сильнее… Всё это знала мудрая Марал-эдже и только улыбалась, глядя на учителя и ученицу, усердно углубившихся в свои уроки…

Помогать Курбану в его занятиях, говорить с ним о них, идти его путём — ни о чём лучшем Абат и помыслить не могла, и вкладывала всю душу в занятия своей группы, в которой занимались самые пожилые женщины аула. От того ли, что она так старалась заслужить похвалу своего учителя, или потому, что у неё самой были незаурядные педагогические способности, но занятия в её группе шли успешно, и многие женщины, пусть по складам, уже могли прочитать первые слова, так что похвалы в её адрес то и дело достигали ушей Марал-эдже, а что может быть сладостнее для матери, чем похвала в адрес её единственного дитя. И Марал-эдже была на седьмом небе от счастья. Видно само небо послало в их дом этого замечательного человека, Курбана, и в мечтах — а кто из матерей, имеющих дочь, не мечтает, она уже соединила вместе Курбана и Абат и, кто знает, может быть видела уже внутренним взором кучу внуков и внучек, бегающих по просторному двору. Но пока этого не было, и сна убирала свой двор до блеска в ожидании того времени, когда дочка и учитель вернутся из школы на свой короткий перерыв, готовилась к их возвращению: кипятила чай, выбивала кошмы.

В тот день, о котором идёт речь, она занималась как всегда уборкой во дворе, когда калитка заскрипела. Но это была не Абат, и не учитель Курбан. Кто-то стоял за спиной Марал-эдже, кто явно никуда не торопился. Человек, стоявший на пороге, постоял ещё немного, потом солидно кашлянул, давая понять хозяйке, что она могла бы обратить на него внимание. Марал-эдже ещё несколько раз для порядка взмахнула веником и только после этого, поставив его в угол, разогнулась и повернулась к воротам. То, что она увидела, поразило её до такой степени, что на несколько секунд она даже замерла, совершенно забыв, что яшмак «платок молчания», которым женщина всегда должна закрывать рот, разговаривая с мужчиной, заброшен у неё за спину. Впрочем, она тут же опомнилась, прикрыла рот платком и сквозь ткань его Марал-эдже сказала приглушённо и вежливо;

— Добро пожаловать в дом, почтенный ага. Проходите, прошу вас, Оразали-бай походкой уверенного в себе человека прошёл в дом и сел привычно на почётном месте на кошме. Он был одет в самую лучшую свою одежду и выглядел очень высокомерно.

Марал-эдже, как и полагается гостеприимной хозяйке, сказала:

— Отдохните, пожалуйста, ага. Чай сейчас будет готов, я давно уже поставила на огонь.

Но Оразали-бай величественным жестом остановил её.

— Не беспокойся насчёт чая, Марал, — сказал он. — Чай мы с тобою выпьем чуть позже. А сейчас у нас с тобою предстоят другие разговоры.

Оразали-бай степенно приглаживал свою белую, аккуратно подстриженную холёную бороду. Видно очень редко в его жизни ему приходилось выступать в роли просителя, и от этого его полное и ухоженное лицо казалось непривычно смущённым. Тем увереннее он пытался говорить. Но Марал-эдже, мгновенно понявшая всё, покорно опустилась у края кошмы, выражая полное послушание:

— Если вы не хотите чая, ага, то говорите, с чем пришли.

Оразали-бай откашлялся.

— Я пришёл к тебе с просьбой, Марал, — сказал он и издал звук, похожий на клёкот орла, «то по его представлению, похоже, должно было изображать довольный смех. — Да, Марал, я, Оразали-бай пришёл сегодня специально для важного для тебя и для меня в какой-то степени разговора.

Марал-эдже молчала.

— Вот я и говорю, — продолжал бай. — У вас, как говорится, товар, у нас — купец. — Он трижды сплюнул через плечо, чтобы отогнать злых духов. — Ничего не скажешь, Марал, дочь твоя, Абат, расцвела, как роза в райских садах, ничего про неё худого не скажешь. А я давно уже думаю, что пора остепенить мне моего наследника Туйли-джана. Ты знаешь, я не беден, а он всё после меня наследует. Ну, про Туйли я тебе тоже долго не буду рассказывать, он весь на виду, может кому и уступит из сверстников, но «то-то я такого не припомню.

Марал-эдже была воспитанной женщиной. Когда отец приходит сватать для своего сына невесту, его надо выслушать, чтобы он ни говорил. Вот почему, слушая славословия Оразали-бая в честь его покрытого болячками кривоплечего Туйли, Марал-эдже не рассмеялась ему в лицо, а сказала, как это и было положено, после некоторого раздумья:

— Спасибо, что ты зашёл навестить этот дом, ага. Породниться с таким домом, как твой — большая честь для любой семьи. Думаю, любая девушка с охотой стола бы женой твоего Туйли и твоей невесткой. Когда дочь моя Абат вернётся с занятий, я с ней поговорю. Сам знаешь, ага, принуждать её я не могу. Хочу, чтобы она была счастлива. Для этого всю жизнь и работаю, не разгибая спины.