Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Он долго метался из стороны в сторону, и никак на мог придумать, как утолить сбою месть. В конце-концов, он бросил взгляд на сына, который сидел в углу, испуганно глядя на будущего Орззали-бая, будто проглотил язык. «Ну и наследника послал мне аллах. Не иначе, как за грехи», — подумал он. Но каким бы не был, его Туйли, он оставался его единственным сыном, и пренебрежение, оказанное ему, стрелой вонзилось в сердце Оразали-бая.

Наконец он сказал грубым голосом:

— Эй, жених! Садись-ка на коня и сию же минуту привези мне Гулбуруна. — Да, он придумал, как отомстить и восстановить свою честь. Гулбурун, его верный слуга, его раб, его бессловесная тень поможет ему, Гулбурун!

Туйли уже выезжал со двора на отцовском жеребце.

— Без Гулбуруна не возвращайся, — крикнул ему вслед Оразали-бай. — Ты слышал?

Ничего не ответив, Туйли изо всех сил хлестнул ни в чём не повинного жеребца плёткой.

А Оразали-бай, постепенно успокаиваясь, нетерпеливо поглядывал в окно, не в состоянии спокойно дождаться, пока он не увидит Гулбуруна.

Да, Гулбурун! Это был такой же сирота, как и Курбан, только если Курбан никогда не знал своих родителей, то у Гулбуруна они умерли от оспы, когда тому было десять лет. Он был такого же возраста, как Курбан, и нередко им вдвоём доставались после байских обедов одни и те же объедки, но если Курбан ненавидел бая и всех его прихлебал и только смотрел исподлобья на них своими чёрными глазами, то Гулбурун старался изо всех сил заслужить благоволение тех людей, которые бросали ему объедки и не считали за человека. И если не выдержав унижений, каждодневно выпадавших на его долю, Курбан ушёл куда глаза глядят в поисках судьбы, то Гулбурун отказался уйти вместе с ним, считая, что лучше синица в руках, чем журавль в небе и что лучше быть уверенным в куске чёрствой лепёшки, чем искать где-то на стороне неведомо что. И он остался у Оразали-бая, подарив ему самого себя и свою свободу. Он принимал лошадей у прибывающих на той гостей, чистил их, задавал им корм, поливал гостям на руки воду для омовения, таскал из кухни тяжёлые казаны с пловом и другой едой — едой, от которой его уделом были недоеденные остатки, ибо за всю жизнь ему ни разу не довелось сидеть гостем у полного блюда. Зато остатки и объедки он считал своей законной и заработанной платой за услуги, хотя чаще облизывал пальцы, чем держал в них кусок варёного мяса. Иногда он вспоминал Курбана, который неминуемо должен был погибнуть, и тогда его собственная, Гулбуруна, судьба, где он мог быть уверенным хотя бы в том, что не помрёт с голода, казалась ему совсем сносной. Со временем, когда после революции уже никто не умирал с голоду и не было необходимости подбирать с чашек то, что осталось после гостей, Гулбурун, работавший конюхом, не изменил своим взглядам, что лучше бая нет на свете людей, и являлся по первому же его слову, хотя вполне мог бы этого не делать. Это можно объяснить и многолетней привычкой и тем, что Оразали-бай в последнее время стал обращаться с Гулбуруном помягче, и вместо прежних приказов слышались лишь просьбы, которые просто душный Гулбурун выполнял с тем большим рвением, что Оразали-бай обещал ему поддержку при женитьбе, посулив внести за него часть калыма, как бы в счёт тех денег, которые он никогда не платил Гулбуруну за его многолетнюю службу; Гулбурун верил этому без всяких сомнений.

Вот и сейчас баю не пришлось долго ждать. Туйли нашёл Гулбуруна там, где тот дневал и ночевал — на конюшне; так что через четверть часа он вернулся во двор. За его спиной, ловко сидя на самом крупе жеребца, возвышался Гулбурун.

Оразали-бай лично вышел ему навстречу, что было само по себе необычной честью. Гулбурун был очень польщён. Если бы только видели это жители аула сём бай-ага выходит к нему навстречу, как к дорогому гостю, разговаривает, как с равным, говорит о том как скучал без него и даже слегка бранит, что он, Гулбурун, давно не появлялся в его доме, в то время как он, бай, относится к своему бывшему слуге, как к собственному сыну, а может быть, и ещё лучше.

Тут было от чего кружиться и не такой голове. Гулбурун расцвёл от сладких слов, грудь у него напряглась, спина выпрямилась, Не было такого дела, которого он не сделал бы для человека, оказавшего ему такой почёт.

— Может быть, есть какое-нибудь поручение для меня? — сказал он. — Только прикажи, бай-ага, луну с неба украду.

— Какая может быть служба, если встретились такие старые друзья, как мы с тобой, — отвечал Оразали-бай. — Скорее настало время мне послужить тебе, как ты когда-то мне служил. Знаешь, зачем я пригласил тебя? Хочу сдержать слово, чтобы ты, не дай бог, не подумал, что такой человек, как я, может данного слова не сдержать. Понял о чём идёт речь?

Гулбурун смотрел на бая, не в состоянии ничего понять.

— Нет, бай-ага, не понимаю, — признался он.

— Настало время, тебе жениться, Гулбурун. Ест я и пригласил тебя, чтобы поговорить на эту тему. Невесту я тебе присмотрел, сейчас я тебе её назову, калым я за тебя внесу. Если она тебе по душе — считай себя уже женатым.

У Гулбуруна даже уши покраснели от желания.

— Кто же она, почтенный Оразали-бай?

— Роза, — сказал он, при этом поцеловав кончики пальцев. — В садах аллаха и то не затерялась бы. Да ты знаешь, О ком идёт речь — о дочери Марал.

У Гулбуруна перехватило дыхание. Он не верил собственным ушам.

— Вы хотите женить меня на Абат?

— А ты имеешь что-нибудь против? Скажи — присватаем другую.

— Нет. Не надо другой, — залепетал Гулбурун. — Но ведь я, — и он показал на следы от оспы, обезобразившей его лицо в детстве, когда умерли его родители. — Ведь я… а ока…

— Красота украшает девушку. А мужчину украшает сила и храбрость, — изрёк Оразали-бай. — Но может быть ты в себе не уверен?

— Да я горы сворочу для вас, бай-ага за такое…

— Я только выполняю данное тебе слово. Правда, есть одно препятствие…

— Какое препятствие, — спросил, весь напружинившись Гулбурун. Не было такого препятствия, которого он не одолел бы.

— Курбан, учителишка, твой бывший дружок, вот какое.

— Не понимаю, бай-ага, — сказал в недоумении Гулбурун, услышав имя учителя. — Что может иметь Курбан против моей женитьбы?

— Я думал, ты умнее, — укоризненно покачал головой Оразали-бай. — Ты что, не слышал, что он сам решил стать её мужем. И без всякого калыма. «Другие, говорит, времена». Если ты, Гулбурун, не поспешишь и сам рук не приложишь, боюсь, упустишь своё счастье.

Гулбурун покраснел.

— Своего я не отдам никому. Если вы мне поможете — сегодня же выкраду её. Вы мне поможете, бай-ага?

— Как тебе не совестно сомневаться во мне, — укорил его бай. — Бери любого коня, найми одного-двух смельчаков, да и Туйли тебе поможет. Что ещё — деньги? Деньги я дам.