Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Оразали-бай одобрительно кивал, слушая полные учтивости слова хозяйки. Он ни мгновение не сомневался, что услышит именно такой ответ. Надо было сойти с ума, чтобы не оценить чести и тех выгод, которые несла возможность породниться с самым богатым и влиятельным человеком. Поэтому, считая вопрос о сватовстве уже решённым, бай перешёл к другому.

— Ты умная женщина, Марал, знаю тебя давно, всегда уважал. И вот теперь никак не могу понять — зачем пустила паршивую овцу в своё стадо?

— Не понимаю, ага, про что вы…

— Ну, ясно — про что. Про этого, моего бывшего мальчишку-батрака, что кормился моими объедками, а теперь называет себя учителем. Никак не пойму, почему ты приютила его… ну, это я ещё согласен понять, ты женщина добрая, просто из жалости, как бродячую собаку. Но почему давно уже не прогнала в шею…

— Это вы, ага, про Курбана?

— А про кого же ещё? Мне даже имя его произносить противно. Скажу честно — мне очень не нравится, что он у тебя живёт. У тебя молодая дочь на выданье, а этот… Словом, каждая собака должна знать, где её подстилка. Если власти его прислали, пусть он и живёт у своей власти, как в первые дни — валяется на грязном полу в аулсовете. Я говорю это ещё и потому, что о нём, этом нечестивом и твоей дочке кое-кто уже начинает распускать разные слухи. Я-то им, зная тебя, конечно, не верю, но ты ведь знаешь наш здешний народ…

— На чужой, как говорится, роток, не накинешь платок, уважаемый ага, — спокойно отвечала Марал-эдже. — Моя дочь чиста, как снег на вершине Копетдага. А что и кто там говорит — я внимания не обращаю.

— Я же и говорю что верю тебе, Марал. Ты умудрённая жизненным опытом женщина, тебе не надо рассказывать, где белое, где чёрное, сама от себя можешь мух отогнать. Я просто поделился с тобою некоторыми своими мыслями, так сказать, почти по-родственному. Всё, что я хотел для первого разговора — это сказать тебе, что тут породниться должны красота и богатство. А всё остальное мы с тобою ещё обсудим, и не раз.

Ах, мудрый и богатый Оразали-бай! Он думал, что и тут выиграл удачным броском свою игру. Но недаром он сам признал, что Марал-эдже мудра и отличала белое от чёрного. Не только о сватовстве хотел говорить богач с бедной, но независимой вдовой. Как заноза, мешал ему бывший мальчишка на побегушках, бездомный и беззащитный сирота Курбан; но наткнувшись на вежливое сопротивление Марал-эдже, он решил не рисковать и отложить все разговоры до тех пор, пока девушка не войдёт в его дом. А уж тем…

И он поднялся с места, надел свои галоши, которые снял, когда садился на кошму, и, соблюдая степенность, важно направился к двери. По-хозяйски раскрыв обе половинки, он повернулся, откашлялся и, изобразив на своём холёном лице некое подобие улыбки, спросил пригибая по-бычьи голову:

— Значит, можно считать, мы договорились. Когда мне узнать ваши условия?

Марал-эдже вежливо, но твёрдо ответила:

— Вы всё узнаете, ага. Мы сами сообщим вам ответ.

Ответ стал известен Оразали-баю уже на следующий день. Произошло это случайно: Туйои, тот самый, которого, не жалея ярких красок и пышных слов, так нахваливал сватовший его отец, иначе говоря жених, на следующий же день после первого визита отца к Марал-эдже, визита, после которого Туйли почувствовал себя уже заправским женихом и в самом деле, а этот день недалеко от школы он столкнулся с Абат. После пересказанного отцом разговора с Марал-эдже, Туйли, хотя и не помнил себя от счастья, сразу решил, как говорится, натянуть поводья и показать, кто будет хозяином новой семьи. Поэтому, глядя на Абат с восхищением, которое, он всё-таки, как мужчина, постарался скрыть, он небрежно крикнул, обращаясь к девушке:

— Ай, Абат! Смотри, чтобы я тебя больше и близко возле школы не видел. Поняла?

Сначала Абат показалось, что она ослышалась. С ней вообще никто не говорил так грубо, а то, что позволил себе этот Туйли, на которого, без смеха и смотреть-то было невозможно, это уже переходило всякие границы.

— Поправь шапку, несчастный. — насмешливо сказала Абат. — Тебе наверное голову напекло на солнце, болтаешь, как полоумный. Это первое. Во-вторых, «эй» будешь говорить своей жене, если кто-нибудь согласится выйти за тебя замуж. Но насколько я знаю наших девушек, они скорее согласятся остаться до конца жизни незамужними, чем войти в твой дом.

Туйли стоял, широко раскрыв рог. «Это что же такое?» — было написано у него на лице. Ведь не кто-нибудь, а отец сказал ему вчера, что всё уже оговорено.

— Ты что, не знаешь, что мой отец приходил вчера к вам? — спросил он и незаметно поправил шапку, чтобы прикрыть золотушные болячки на виске.

— Знаю, — отрезала Абат. — Знаю, что приходил твой уважаемый отец. Только с чем он пришёл, с тем и ушёл. Можешь передать ему, что скорее на ладони вырастут волосы и Секизяб потечёт обратно, чем я соглашусь не то чтобы прийти в ваш дом, но даже слушать о таком женихе, как ты.

И повернувшись спиной к ошарашенному парню, Абат отправилась домой. А Туйли стоял, словно поражённый молнией, как соляной столб. Он ничего не понимал, ничего. Ведь отец же сказал ему, что это было яснее ясного…

Простояв так достаточно долго, словно ожидая, что Абат вернётся и всё это непонятное происшествие разъяснится само собой, но так и ничего не дождавшись, Туйли, утратив всю свою спесь, и ничего не поняв, по-поплёлся домой.

— Что с тобою, сын мой? — спросил его Оразалибай. — Получив в невесты самую красивую девушку, ты должен прыгать, как молодой жеребёнок, а ты плетёшься как кляча. Что случилось?

И тут наследник Оразали-бая объяснил, что именно случилось. И когда он рассказал об этом дважды, потому что с первого раза бай не поверил, — о, что здесь, было! Как вскочил Оразали-бай с ковра, как затопал ногами, как он ругался и плевался, какие проклятия призывал на головы своих врагов и какими карами грозил им. Накинув халат и едва не теряя калоши, он быстрым шагом пошёл по тропе, ведущей к дому Марал-эдже. Вернулся он скоро, и вид у него был мрачнее тучи. Да, изменились, изменились времена. Ушло безвозвратное старое доброе время, когда одного слова, одного намёка было бы достаточно, чтобы строптивую девчонку уже сегодня вечером за косы привели, нет, не привели — притащили бы ему во двор. А всё этот проклятый сирота, некогда из жалости пригретый им; будь времена иными, он давно успокоился бы на дне какого-нибудь старого колодца.

Но не таков был Оразали-бай, чтобы измениться из-за того, что другие времена. Вне себя, он метался по самой большой комнате своего дома, дёргал себя за бороду, плевался во все стороны и бормотал: «Не будь я Оразали-баем, если я не отомщу этому приблудному сыну чёрной свиньи. Он ещё проклянёт тот день, когда осмелился встать мне поперёк дороги…».