Светлана Шипунова - Дети солнца

Он уже пошёл было по второму кругу, когда обнаружил, наконец, то, что искал. Это была ничем не примечательная могила с памятником в виде креста, вырезанного из недорого светлого песчаника. Как и большинство таких же крестов вокруг, он сильно потемнел и даже позеленел от времени, зацвёл по краям бурыми пятнами. На небольшой мраморной плитке, привинченной в основании креста, под укрытой тусклым стеклом лампадкой, давно, как видно, не зажигавшейся, было выбито:

Войска Донского

Николай Николаевич

Туроверов

1899 — 1972

Мимо шли люди, и слышна была русская речь, но никто не останавливался у этой могилы, никто не спрашивал, а не тот ли это Николай Туроверов, который…

Мало кто знает о нём в России! Он и сам ещё недавно ничего не знал об этом человеке, кроме стихов, случайно вычитанных им однажды в каком‑то из московских литературных журналов. Это была небольшая подборка, всего из трёх стихотворений, уместившихся на одной странице. И стихи‑то самые простые, безыскусные, но чем‑то они его тронули, зацепили. Часто потом замечал он, что повторяет их про себя, испытывая всякий раз странное чувство горечи и сожаления. О ком? О чём? Бог весть!

Под стихами стояла дата: 1940 г. Париж. Из этого он заключил, что автор принадлежит к первой волне русской эмиграции, той её части, что осела в 20–е годы во Франции. Два других стихотворения навели его на мысль, что автор, возможно, выходец из казаков. Кто ещё из русских способен так любить и воспевать лошадей!

Время от времени среди череды дел он ловил себя на мысли, что думает об этом человеке — жив ли он ещё, или окончились уже его дни? И если так, то где похоронен — в России ли, которую, судя по стихам, продолжал любить всю жизнь (иначе не писал бы и в 40–м году все о том же), или в приютившей его чужой стране?

Некоторое время имя это – Николай Туроверов – не попадалось больше ему на глаза. Вдруг старый дружок, однокашник по «кадетке», зная о его пристрастии, привёз ему из Москвы два первых тома «Антологии поэзии русского зарубежья», где вкупе с другими неизвестными у нас поэтами (вроде Алексея Дуракова и Жозефины Пастернак) напечатаны были и стихи Туроверова, прежде им не читанные, но поразившие все той же печалью.

Сам он не был ни поэтом, ни литератором. Сын военного и сам военный, смолоду слыл он страстным и жадным до книг читателем. В последние же годы увлёкся чтением всего, что написано было за долгий ХХ век русскими эмигрантами, словно спешил наверстать не по своей воле упущенное. Тем временем в Россию одна за другой возвращались из эмиграции русские книги, и в этом потоке смешалось все – мемуары князя Юсупова, дневники Деникина, романы Набокова… Легко же было затеряться среди них скромным стихам безвестного русского поэта!

Ещё лишь раз мелькнуло ему имя Туроверова: в какой‑то газете сообщалось о выходе в свет отдельного сборничка его стихов. Он кинулся искать на книжных развалах и в магазинах, но торговцы только плечами пожимали: не знают, даже не слышали…

И вдруг весной 1997–го выпала ему командировка в Париж – по линии военного сотрудничества. Он оказался единственным человеком в делегации, неплохо говорившим по–французски и в услугах переводчика поэтому не нуждавшимся. Вечерами он отрывался от своих и с удовольствием бродил по Парижу один, легко узнавая улицы и здания, про которые знал, кажется, все – из книг. В один из таких вечеров где‑то вблизи Латинского квартала набрёл он на очередной книжный магазинчик и по привычке своей зашёл. В небольшом, тесном помещении сидел за конторкой и что‑то записывал молодой человек с пышным венцом волос вокруг ранней лысины.

— Бонсуар, мсье! – сказал он ему.

— Добрый вечер, — отозвался молодой человек по–русски.

С первого взгляда на полки стало ясно, что это магазин русской книги. Слева плотными рядами громоздились многотомные Толстой, Чехов, Достоевский, справа, заставляя глаза разбегаться, теснились разномастные писатели–эмигранты — от Георгия Иванова и Нины Берберовой до Войновича и двуязычного Андрея Макина с его ещё не переведённым тогда «Завещанием из Франции». Он спросил у молодого человека, не знаком ли ему случайно такой поэт — Туроверов. Тот кивнул. Может быть, в магазине найдётся сборник его стихов? Да, был, но уже нет, к сожалению. Посетитель выглядел расстроенным.

— А вы ведь из России? — спросил в свою очередь молодой человек и, получив утвердительный ответ, как будто даже удивился:

— Ведь у вас в Москве вышел недавно сборник Туроверова!

— Да, да, я знаю, но слишком уж маленький тираж – всего тысяча экземпляров. Для России это всё равно, что ничего. Мне вот не досталось.

— А, понимаю, — молодой человек смотрел внимательно, словно раздумывал. — Ну, хорошо. У меня есть один экземпляр. Правда, он с автографом, подарок составителя. А вас случайно не Александр зовут?

— Алексей.

Молодой человек вежливо улыбнулся.

— Вам повезло. Там не слишком разборчиво — «Алику» или «Алексу», что‑то в этом роде. Мне эта книга, честно сказать, не очень нужна, а вы, я вижу, всерьёз интересуетесь.

Книгопродавец ушёл вглубь магазина, где за маленькой узкой дверкой была, вероятно, подсобная комната, быстро вернулся и протянул ему тонкую книжицу в мягкой голубой обложке.

Он взял её в руки так бережно, как никогда никакую книгу не брал, и несколько минут молча, удивлённо разглядывал, словно не веря своей удаче. Ведь мог бы пойти другой улицей и не наткнуться на этот магазин. Мог бы и молодой человек уже закрыть свою лавочку и уйти домой.

На темно–голубой, как вечерние сумерки, обложке изображён был казачий дозор: с десяток казаков в папахах и с пиками наперевес скакали в ночь по размытой станичной дороге, оставляя позади приземистые южнорусские хаты. На этом фоне стояло внизу простое название: «Николай Туроверов. Стихи».

С оборота обложки глянуло очень русское лицо — чуть курносое, с ясным взглядом светлых глаз, с округлым, но крепким подбородком. Примерно таким он его и представлял. На русых, по–видимому, волосах (фотография была черно–белая) — наведённая ретушёром светлая «волна». Портрет относился к 30–м годам и немного напоминал фотографии позднего Есенина — те, где он в таком же строгом костюме и галстуке, с гладко зачёсанными наверх волосами.