Светлана Шипунова - Дети солнца

— И вы не испугались? – задаю я глупый вопрос.

— Я почёл за честь и за долг.

Вдруг я замечаю, какой он старый. Ему, должно быть, лет семьдесят. У него выцветшие глаза и рябые руки. Интересно, есть ли у них дети?

— Бог не дал, — говорит он коротко и встаёт со скамейки.

Мы понимаем, что пора уходить, он ничего больше не расскажет. На прощанье я спохватываюсь: целый час проговорили, а не спросили даже, как его зовут.

— Зовут меня Евгением Николаевичем, — слегка наклоняет он голову. – Фамилия Верёвкин.

— О, легко запомнить! А знаете, почему? Мой отец был Евгений, а мужа отец был Николай!

И снова он немало удивлён, даже головой качает.

— Вот сколько совпадений сегодня!

— А вы нас пускать не хотели, — напоминаю я и тут же получаю от мужа лёгкий толчок в спину.

Впрочем, наш новый знакомец пропускает эти мои слова мимо ушей. Мы прощаемся, и он запирает за нами калитку. Больше он никому не откроет сегодня.

— А жалко, что жена его не вышла, — говорю я, едва мы выбираемся из узкого переулка на более или менее широкую улицу Шмен де Кокад. – Хотелось бы мне на неё посмотреть…

Мы живём в Ницце ещё неделю, загораем на пляже, гуляем вечерами по набережной или, сидя в открытом ресторанчике с видом на море, попиваем красное французское вино, и часто вспоминаем нашего Верёвкина и говорим о нём.

— Кто же будет беречь это кладбище, когда его не станет? – сокрушаюсь я.

— Да брось ты! Он ещё крепкий старик, ещё поживёт, — говорит муж.

А осенью, в пору затяжных дождей, сидим мы как‑то поздним вечером дома, у телевизора, и идёт передача из Франции, как раз из Ниццы и как раз о Русском кладбище. Известный телеведущий — преклонных лет и сильно картавящий — рассказывает о том, как он специально поехал в Ниццу, как хотел снять репортаж с этого самого кладбища и как его туда не пустили.

— Это Верёвкин! – почему‑то радуюсь я. – Он не любит, когда снимают!

— Кстати, всё забываю тебе сказать, — говорит муж. — Я ж навёл справки. Нет в Батайске никаких Верёвкиных.

— Как нет? Обманул, что ли?

— Да нет, они, конечно, жили там когда‑то. А теперь – никого.