Владимир Файнберг - Иные измерения. Книга рассказов

— Хорошая идея, — отозвался Сергей, на миг прерывая пение.

— Сейчас приведу наряд милиции. Наташа, идём со мной!

— Н. Е.! Сейчас уйдут. Я с ними поговорю.

Не дослушав её, Николай Егорович кинулся за дверь. Он пробежал по коридору, не стал дожидаться лифта, спустился по лестнице, ринулся к стойке. Сейчас тут дежурил уже другой администратор — пожилой человек, который как раз беседовал со стоящим рядом лейтенантом милиции.

Николай Егорович лихорадочно изложил свою просьбу.

— Из триста второго? Так это же следователи федеральной прокуратуры, — сказал лейтенант, глянув в журнал регистрации приезжих.

— Знаю. Но не в этом дело. — Николай Егорович понял — помощи ждать неоткуда. «Мы все беззащитны перед тупой, наглой силой, — подумал он. — Это фашизм».

Побежал назад, на третий этаж, проклиная себя за то, что оставил Наташу наедине с негодяями.

Когда он оказался у своего номера, дверь оказалась заперта. Изнутри.

Из номера слышалась какая-то возня, крики. Николай Егорович колотил в дверь кулаками, пинал её ногой. «Внизу должен быть запасной ключ», — мелькнуло у него в голове. Ринулся обратно на первый этаж.

Задыхаясь, вернулся с ключом. И увидел — дверь раскрыта настежь. Вбежал в номер. Там никого не было. Ни в ванной. Нигде. Гитара с проломленной декой валялась на смятом покрывале.

Николаю Егоровичу показалось, что его кто-то зовёт. Он выбежал на балкон. Заметил — внизу что-то белеет. Привычно полез за очками, вспомнил, что забыл их в поезде.

— Н. Е.! Я тут, внизу, — услышал он весёлый голос жены. — Кинь плащ! Они порвали мне кофточку.

— Наташенька, как ты там оказалась?

— Вырвалась и спустилась по водосточной трубе!

С вешалки в шкафу сорвал плащ, кинул ей. Хотел было побежать навстречу. И рухнул в кресло. Не оставалось сил идти, действовать, жить.

Быстро собрали вещи и покинули гостиницу.

Филимонов понимал, многие из них за эти двадцать три года могли умереть или эмигрировать. Или же впасть в бедность, утеряв возможность вести жизнь элиты.

Но ведь кто-то из этой сволочи должен же был остаться! Как осталась на месте Регина — вдова пьяницы и сквернослова Гарика Капустянского.

Это было удачей, что ставшая старушкой хилая балерина Театра оперетты вспомнила его, впустила на две недели в свою задрипанную квартирку и таким образом сэкономила ему кучу денег, которые пришлось бы истратить на гостиницу.

Теперь Регина сделалась парикмахершей. С утра уплелась на работу, оставив ему ключи.

…Как ни в чём не бывало капала из крана на кухне вода, бубнило невыключенное московское радио. Словно не прошло двадцати трёх лет, с тех пор как он не был в России.

«Сволочи!» — вслух сказал Филимонов, в который раз взглядывая на часы. Нужно было дождаться хотя бы двенадцати дня, чтобы заведение успело заполниться посетителями. Конечно, было бы лучше появиться там вечером, но не хватало никаких сил ждать.

К половине двенадцатого он положил на бок свой чемодан на колёсиках, открыл его и первым делом вынул раздувшийся пластиковый пакет с купленной перед отъездом из Чикаго серой широкополой шляпой. Затем вынул аккуратно сложенный бежевый плащ с клетчатой подстёжкой. Это были дорогие вещи. Такие же, как синяя бархатная рубашка и синий джинсовый костюм из вельветовой ткани. И галстук был новый — золотистый, атласный.

Филимонов не спеша нарядился перед зеркалом старинного шкафа. Тщательно пристроил на лысоватую голову шляпу, выпустил сзади из-под неё схваченную резинкой тощую косичку. Надел плащ. Сначала застегнул на все пуговицы. Потом расстегнул.

Отражённый в зеркале джентльмен являл собой образец благополучия. Филимонов приблизил к зеркалу лицо, оскалил зубы. Да, с зубами дело было плохо — там и сям зияли чёрные дыры. И он подумал о том, что пожалел потратить время и деньги на дантиста. «Ничего, — решил он, — придётся контролировать себя, не улыбаться».

Из имевшихся у него четырёх тысяч долларов две он обменял вчера в аэропорту Шереметьево на российские деньги. Обе толстые пачки вместе с американским паспортом сильно раздули бумажник, и он с трудом запихнул его во внутренний карман пиджака.

Ещё раз оглядел себя в зеркале.

В двенадцать часов дня вышел на улицу. Стоял у бровки тротуара, высматривал проезжающие автомашины. К нему начали было подкатывать «леваки», но Филимонов пренебрежительно отмахивался. Наконец завидел «мерседес». Энергично замахал рукой.

Водитель, увидев солидного клиента, посадил его. Мчались по неузнаваемо изменившимся улицам Москвы. Мелькали вывески фирменных магазинов, ресторанов, банков. «Сволочи!» — повторял про себя Филимонов. Одновременно он видел себя в Нью-Йорке, у Центрального парка, продающего кулёчки с орехами или мороженое. Видел негра, схватившего с ящика со льдом два стаканчика мороженого и скрывающегося в толпе…

Водитель «мерседеса», нахально продираясь сквозь пробки, быстро доставил его до места.

Филимонов расплатился и вышел.

Немного постоял. Никто не входил в кафе, никто не выходил. Как прежде, мимо торопились прохожие, преимущественно студенты МГУ. Невдалеке красной тучей поднимался Кремль.

Никто не обратил внимания на Филимонова. Ему стало жаль денег, потраченных на «мерседес».

Именно здесь, на этом самом месте, перед дверью кафе «Националь», он в своё время получил обидный пинок в зад от ноги разбежавшегося Вадима Кожинова — будущего критика. Поспорили за бутылкой вина о судьбах русской литературы.

Филимонов открыл застеклённую дверь со все теми же дореволюционными золотистыми завитушками в стиле модерн и ступил в кафе «Националь».

Кроме гардеробщика, никто не увидел его в плаще и шляпе. Медленно разделся, поправил косичку на затылке, получил номерок. Оглядел себя в зеркале, которое когда-то отражало его буйную шевелюру… Зато теперь, постаревший, он выглядел солидно со своим жёлтым атласным галстуком. Правда, лицо, туго обтянутое кожей, напоминавшей о том, что под ней таится череп, казалось злобным.

«Сволочи! — опять подумал он. — Они тут развлекались, пока я продавал орехи и мороженое, бедствовал».

Теперь ему было жалко и тех денег, которые он отдал за плащ и шляпу.

Особенно обидно стало, когда он вошёл в зал кафе. Всего несколько человек сидели за столиками, как бы подчёркивая этим пустоту зала.

Он сел спиной к окнам, за которыми маячил Кремль, лицом к двери, чтобы не упустить из вида каждого входящего.

Все здесь вроде осталось по-старому, как в те давние времена, когда юный Филимонов сиживал здесь с малыми деньгами и папочкой с тесёмками, где наготове лежали напечатанные на машинке юмористические рассказы. Заказывал порцию хлеба, сыр, кофе. И вновь начиналось великое ожидание счастливого случая: когда можно будет подойти к какому-нибудь известному литератору и попросить тут же, за столиком кафе, прочесть его рассказы. И если они понравятся, попросить пристроить их в какую-нибудь газету или журнал.