Владимир Файнберг - Иные измерения. Книга рассказов

Был момент, когда показалось, что впереди на волнах что-то качается. Включил прожектор. Чтобы поднести обеими руками тяжёлый бинокль к глазам, пришлось отпустить спасительный поручень.

Это оказалась маленькая уточка — нырок. Я был счастлив уже тем, что не успел ударить в колокол.

Ковбойка моя намокла от брызг. Вперёдсмотрящий все не возвращался. Я уже начал подумывать о том, как бы подняться на мостик и попросить, чтобы меня кто-нибудь сменил. Но казалось невозможным выдать таким образом покинувшего вахту матроса.

Я не знал о том, что из рубки корабля прекрасно виден его нос и всё, что на нём делается.

Перед рассветом волнение моря усилилось. Палуба стала уходить из-под ног. То и дело я включал прожектор, боясь прозевать мину и что корабль разнесёт на куски.

Вперёдсмотрящий «мореман» появился с ломтём хлеба и куском сала.

— Пожуй, — сказал он. — А я немного передремал.

К утру «Победа» благополучно пришвартовалась в Батумском порту. Сонный, я сошёл с трапа, и южный город, поросший зарослями бамбука, пропахший запахом кофеен, обступил меня. Посреди города развевался турецкий флаг, и это оказалось консульство Турции. А ещё на окраине возвышалась зелёная гора, которая от подножья до вершины представляла собой ботанический сад с растениями, привезёнными со всех стран мира.

Здесь-то я и заснул на травке в тени какого-то цветущего новозеландского дерева.

«Победа» уходила вечером. Обратный билет у меня был. И ещё оставалось немного денег, которые я истратил на шашлык и на чашечку кофе.

На борт судна, ставшего мне родным, я ступил без копейки денег. Видит Бог, я ни слова не сказал об этом «мореману». Но он подкармливал меня несколько дней до самой Одессы.

В Одессе я увидел мину.

В предместье с немецким названием Люстдорф, среди выступающих в море обломков колючих скал на узкой полоске пляжа, куда я забрёл искупаться, лежал большой чёрный шар с рожками. На нём сидела белая чайка. И это было гнездо. Она высиживала птенцов.

Я не знал, разряжена мина или нет. Чайка напряжённо следила за мной, иногда протестующе взмахивала крыльями.

В конце концов я ушёл подальше, за скалу. Разделся. И вольно поплыл в море.

Таня едет по Северной Италии на велосипеде.

Над равниной стелется туман. К раме велосипеда приторочена корзинка с огуречной рассадой. От рассады веет огуречной свежестью.

Сквозь туман проступают растущие вдоль рисовых полей шеренги деревьев. Весна в этом году ранняя. Кое-где на ветвях уже можно различить зелёные бабочки первых листьев.

У Тани спокойно на душе. Муж–каменщик Томазо с утра ушёл на стройку. Сын уехал электричкой на работу в Милан.

Скоро, уже через несколько месяцев, к Тане опять приедут «чернобыльские дети». И все лето Таня будет откармливать их, если надо, водить по докторам, лелеять, как может, с помощью итальянцев — членов местной христианской общины.

Счастье Тани только в том и заключается, чтобы помогать другим людям. Она давно знает — Бог действует через людей, значит, и через неё. А что может быть святее, чем эти детки из Украины и Белоруссии?

Конечно, овощей и фруктов в Италии много, и они достаточно дёшевы. Но Тане хочется угощать детей и плодами своего труда. Поэтому она завела огород. Правда, землю для него отвели далеко от дома — в восьми километрах.

Вот она и едет с утра пораньше на старом, тяжёлом велосипеде, чтобы высадить огуречную рассаду, прополоть грядки со всходами клубники, моркови, салата, зелёного горошка и другой зелени.

Велосипед натужно движется по сырым краям рисовых полей, куда самотёком поступает вода из узких каналов, где плещется рыбёшка, а по вечерам мощные хоры лягушек задают концерты на всю округу. Иногда на поверхность струящейся воды садятся утки. Ни ловить рыбу, ни стрелять уток, слава Богу, нельзя. Под угрозой крупного штрафа.

В голубом небе поднимается солнце. Оно просвечивает сквозь низкую пелену тумана, и уже видна рядом бегущая тень велосипеда.

Не всем эмигрантам повезло так прижиться в чужой стране.

Сейчас, кроме изредка раздающихся всплесков рыбы, до Тани не доносится ни звука. Нигде не видно ни одного человека. Только где-то слева гудит беспрерывным потоком машин автострада Милан — Венеция.

Вот впереди уже видна каменная будочка, видимо предназначенная для сторожа, в которой никогда никого нет. Таня знает, тут — половина пути. Осталось крутить педали около четырёх километров. Она решает наддать ходу.

Внезапно валится вместе с велосипедом. Вскакивает с влажной земли. Поднимает своего железного коня. И видит, что слетела цепь, что заклинило переднее колесо, оно не вращается.

Собирает рассыпавшуюся рассаду обратно в корзинку. Пытается починить велосипед. Ничего у неё не получается, тем более что нет ни гаечного ключа, ни отвёртки.

Тащить на себе ставший неуклюжим сборищем металла велосипед вперёд к огороду? Или волочить его четыре километра назад, домой?

Она снова наклоняется к велосипеду, пытаясь натянуть цепь. Ничего у неё не выходит. Только пальцы ободрала. И тогда Таня, распрямившись, начинает в отчаянии молиться.

В её жизни уже не раз бывали случаи, когда Бог неисповедимым образом вмешивался, помогал. Она верит, что и сегодня Бог её не оставит!

Ещё не окончив читать «Отче наш», она замечает в тумане какое-то движение. Что-то поблёскивает на гряде, разделяющей два рисовых поля. Да это велосипед. Кто-то катит на велосипеде. Какой-то мужичок.

Таня машет ему рукой. Зовёт. А он и так сворачивает в её сторону, приближается.

Странноватый человек. Брови треугольником. Чёрная шапочка на подстриженных в скобку волосах. Седые усы и бородка.

Сходит с велосипеда. Взглядывает на Таню, на её лежащую на земле машину.

— Вот цепь сорвалась, колесо заклинило, — говорит Таня.

— Вижу, вижу.

Он достаёт из висящей на раме сумочки инструменты, склоняется… И вот велосипед починен.

— Господи! — говорит Таня. — Вас просто Бог прислал. Большое спасибо.

Мужичок улыбается. Кивает. И укатывает. Исчез в тумане.

Таня катит в свою сторону. И вдруг спохватывается. А на каком языке они говорили? На русском? На итальянском? На кого он был похож, этот велосипедист?

Перед её внутренним взором встаёт икона Николая-угодника, которую она каждое воскресенье видит в храме.

Когда мне даже не очень долго случается быть за границей и как-то исподволь начинается то, что называют «ностальгией», я прежде всего вспоминаю не российские просторы с берёзками, не Кремль и даже не дом родной.

А Тверской бульвар.

Он для меня — концентрация всего «московского».