Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

Может, сию минуту приедет, может, ближе к вечеру или когда совсем стемнеет. А то и завтра. Очень уж долго ждать. Завтра в это время все уже будет кончено. Здесь, в этих местах, наступит день, такой же спокойный, сухой и солнечный, как сегодняшний, но все будет уже позади. Похищение президента, переворот, люди станут читать манифесты и декреты, сочиненные Доктором, А я? Где буду я? Если все сойдет благополучно, стану вместе с Доктором работать, создавать новый аппарат власти. Конечно, уже не в кабинете Доктора. В каком-нибудь государственном учреждении, где полно народу, каждый громко зовет кого-то, что-то объявляют, толпятся репортеры и без конца звонит телефон.

Но сначала надо увезти президента. Это — первый шаг. Мы увидим вблизи его изумленное лицо. Он стоит, окруженный незнакомыми вооруженными людьми. Меня он вовсе не знает. Никогда не видел. Будет смотреть недоуменно на наши лица, на револьверы, приставленные к его груди. Говорить с ним будет генерал. Сопротивляться президент не сможет. Ему придется сдаться. Завтра в это время все, наверное, будет кончено. Если мы не встретим сопротивления. Если же встретим, начнется стрельба, кого-то убьют, стянут подкрепления, и нам придется удирать. И снова скрываться, спасаться от преследований. А сейчас остается только одно — ждать. Ждать, пока пройдет время и явится Испанец. Сегодня к вечеру или, может быть, ночью. Во всяком случае, еще не скоро. Может, придется ждать целый день. Здесь, одному, с Лоинасом. А если заговор раскрыт? Могли ведь схватить кого-либо из участников. И теперь ищут руководителей. Если так, некому за мной приехать, некому и известить меня. Испанец не может. Он скрывается вместе с генералом или схвачен вместе с генералом. Может, он как раз сию минуту говорит: «Кто бы мог подумать, что дело провалится?»

Лучше заняться чем-нибудь, быстрее время пройдет. Почитать бы. Что попало, лишь бы не так долго тянулось бесконечное время. Я принимаюсь рыскать в поисках книг.

На столе старая жестяная коробка от пилюль против кашля. Пустая. На стене тусклое зеркало, лицо в нем выглядит татуированным. Рядом с зеркалом на белой крашеной стене подсчеты карандашом. Умножение и вычитание. Кривые каракули. Двести тридцать пять помноженное на три. Получилось шестьсот пять. Не может быть. Наверное, ошибка. Я начинаю множить. Вот где ошибка: вместо семерки поставлена шестерка. Семьсот пять должно получиться. Тот, кто считал, ошибся. Заплатил меньше, чем следовало, или получил меньше. Может быть, это Лоинас. Но нет, запись как будто старая. Видимо, тот, кто жил здесь до Лоинаса. Подсчитывал полученные деньги, или свои долги, или рабочие дни. И подсчитал неверно.

На кухне, возле очага нашелся старый, немного обгорелый порванный журнал. Судя по всему, вырывали из него страницы на растопку. К тому же журнал весь в жирных и кофейных пятнах. Листаю журнал. Возвращаюсь с ним на кровать. Смотрю: фотография свадьбы. Давнишняя, видно по костюмам. Обложка с названием и годом оторвана. В те времена, когда эти двое венчались, я занимался вовсе не тем, чем занимаюсь теперь. Кулинарные рецепты. Пышно украшенный торт, целый фазан в перьях. Рядом — повар, весьма довольный собой, в белом колпаке. Дома, мебель, всякие безделушки. Описание мебели и картин разных стилей. Стол чиппендейл. Прелестный круглый стол в стиле Людовика XV с бронзовыми инкрустациями и мраморной крышкой. Далее следует чрезвычайно трогательный рассказ. Девушка получает письмо от неизвестного: «Я буду с тобой, но ты меня не увидишь». Некоторое время читаю. Но до чего же скучно, да и вздор. Девушку зовут Дженни. Дженни блондинка и живет в одном из городов северной Франции. Насколько мне известно, имя Дженни — отнюдь не французское. Я вытягиваюсь на кровати в каком-то мучительном оцепенении. Журнал выскальзывает из рук. Засыпаю. Хоть бы Нина приснилась. Хорошо бы. Засыпаю. Шум мотора все громче. Урчанье. Визг тормозов. Машина остановилась. Машина пришла. Машина. За мной, конечно. Испанец.

Я вскакиваю с кровати. Старый черный автомобиль стоит возле дома. Подхожу. Но Испанца нет. Вероятно, не смог приехать. Человек в машине молод и мне незнаком. Он смотрит на меня с удивлением. Мотор не заглушен, и я не слышу, что он говорит. Он произносит мое имя. «Да, это я. А Испанец где?» Он не отвечает, кричит громко: «Надо уходить. Прислали вам сказать». Я не понимаю. Что-то, видимо, случилось. И говорю: «Подождите меня». Вбегаю в дом взять куртку, вещи. Я спешу. Куртка возле умывальника, на гвозде, я повесил ее там вчера вечером перед сном. Беру куртку, надеваю. И пока надеваю, слышу, как машина срывается с места. Что это значит? Я выбегаю, машины у дома нет. Я кричу: «В чем дело, приятель? Подождите же!» Но автомобиль уже далеко, мчит по дороге к городу. Вот он у поворота. Повернул и скрылся за горою.

Автомобиль исчез, и тотчас снова воцарилась тишина. Я стою один перед домом. Странно, что Лоинас не появляется. Он ведь слышал, конечно, шум мотора. Возвращаюсь в дом, беру револьвер, кладу в карман брюк, чтоб не так было заметно. Снова выхожу. Пустота и давящая тишина вокруг.

Надо уходить, другого выхода нет. Пойду пешком. До города примерно час с лишним ходьбы. По виду меня теперь можно принять за бродягу, оно и к лучшему.

Лоинас так и не вышел. Направляюсь к оврагу, который мы пересекли, когда ехали с Испанцем. Может, Лоинас ничего не слыхал? Я шагаю по дороге, дом словно бы отступает, все больше открывается пространство за ним. Скоро станет видно Лоинаса и бычка. Я уже дошел до оврага, но все еще не вижу их. Поворачиваю голову. Вот теперь вижу. Лоинас режет мясо на распластанной шкуре. Голова бычка уже отделена от туши. Белая голова с черными глазами и черными рогами. Стоит на земле, будто выглядывает из ямы. Теперь она хорошо видна. И хорошо видны закатившиеся черные глаза. А потом я больше ничего не вижу. Пробираюсь через кусты, спускаюсь в овраг.

Мордобой был парень толстый, медлительный, молчаливый. Ходил переваливаясь, широкий в плечах, сильный; удар его был страшен. Рыбешка — высокий, веснушчатый, с выцветшими светлыми волосами, длинные его руки болтались на ходу. Глаза у Рыбешки большие, широко расставленные. Может быть, за это и прозвали его Рыбешкой, крупная голова и вытаращенные, ничего не выражающие глаза напоминали речную рыбку или даже головастика. Ну а Колдунчик был маленький, хрупкий, личико худенькое, нос торчком, на голове — целая шапка спутанных красновато-коричневых жестких волос.

И еще был Сандокан. Сандокан — мой друг. Худой, но весь сплетенный из мускулов. Ловчее и проворнее всех взбирался он на деревья. Чище всех выполнял упражнения на кольцах и параллельных брусьях. Знал все удары, все запрещенные приемы, неизменно побеждал в драке. И конечно, Сандокан замечательно стрелял из рогатки. С тридцати метров попадал он в щурка на вершине американской сливы или в скворца, бродившего по лугу. Натягивал до предела резинку так, что она становилась совсем тонкой, в одной руке держал рогатку, другой придерживал камешек, завернутый в кусочек кожи. Щелчок, жужжанье камня, и мертвая птица комком взъерошенных перьев лежит на земле. Мы прозвали его Сандоканом, потому что, на наш взгляд, он был подобен героям — пиратам и охотникам за черепами с островов Зондского пролива, об их увлекательных приключениях мы часами, очарованные, читали вслух мягкими теплыми вечерами.