Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

Глубокий радостный вздох вырвался из груди; он опустился на край открытого сундука. Привалился спиной к холодной стене. Он был счастлив, по-настоящему счастлив. Опустил руку в сундук. Медленно скользя пальцами по дну, добрался до слитка. Мгновенное, всегда нежданно волнующее прикосновение. И — отблески, искрящиеся пятна, как на шкуре ягуара.

Наверное, это то самое золото, точно так же сверкало оно тогда в полутьме.

Он въехал с отрядом испанских солдат в побежденный, взятый штурмом город. Под ярким солнцем, под синим небом слепили белизной башни и плоские крыши. У подножия крутой лестницы он спешился, оставил коня одному из солдат и стал подниматься в сопровождении небольшого конвоя, перепрыгивая через бронзовые трупы индейцев, темневшие на голубом камне. Он привык уже в этим мертвецам, плосколицым, с узкими глазами и блестящими гладкими волосами. Наверху открывался узкий проем — вход в храм. Иногда слышался далекий одинокий мушкетный выстрел и следом стук падающего с крыши на улицу тела. На пороге храма он на секунду остановился. Потом, перекрестившись, решительно шагнул внутрь. После солнечной улицы здесь, в полутьме, сначала ничего не было видно. Пахло, как на бойне, засохшей кровью, гнилым жиром, во всех здешних храмах, где приносили жертвы, пахло так. Помещение узкое. Он различил желтое сияние, плававшее среди теней, и над сиянием — мрачное, свирепое лицо бога. На каменной его груди сверкала золотая пластина. Одним движением он сорвал пластину и вышел на свет. В руке было золото, и он испытал тогда неизъяснимое чувство, то самое, что сейчас, когда коснулся слитка на дне сундука.

Край сундука больно впивается в тело. Такая же боль, как когда-то, — много дней подряд пришлось сидеть на лопнувшем седле. Но тогда он забывал о боли, увлеченный битвой, сознанием опасности, неистовой жаждой крови; да и конь у него был необыкновенный.

Гнедой конь со звездой во лбу. Чуткий, нервный, стремительный. Он помнит, как Мотилья взвивался в прыжке, как, поднявшись на дыбы, вертелся во все стороны на задних ногах, как, остановленный с маху в безумном беге, храпел, дрожа, весь в мыле.

Вместе с Мотильей приплыл он с Эспаньолы [1] Эспаньола — название, данное Колумбом острову Гаити, открытому им в 1492 году. сюда, в край невиданных приключений. В те времена до предела дошла его радостная вера в удачу, он рвался навстречу неведомой, но счастливой судьбе. И не сомневался, что впереди — жизнь, полная чудес.

На палубе судна толпились лошади. Над их опущенными головами виднелись чуткие изящные уши и прекрасные глаза Мотильи. Солдаты томились бездельем, некоторые играли в кости, кто-то вспоминал родные места и семью, кто-то мечтал вслух, как разбогатеет в этой войне. Он привык к одиночеству и не любил болтать, оттого стоял в стороне у борта, смотрел на синюю воду, пытался угадать, что предсказывают ему вечно бегущие волны, тучи над морем, далекий полет птиц.

От лошадей пахло хлевом, запах настойчиво напоминал прошлое. Землю, посевы, спокойную жизнь. Дни, похожие один на другой, в тихом городке, где не знают, что такое риск. Теперь совсем не то. Жребий брошен. Он вступил в опасную игру с судьбой.

Поставил на кон жизнь; жизнь против золота. Может быть, он не выиграет ничего и погибнет, но все равно отступать поздно, он покинул все то, что составляло до сих пор вкус и цвет его существования, он предался на волю случая, и нет ничего соблазнительней и страшнее.

Только теперь взвешивает он все «за» и «против». Раньше он ни о чем не задумывался, полный веселой, легкомысленной веры. Горел нетерпением как можно скорее добиться своего и не желал ждать ни одной минуты. Скоро он увидит вблизи непонятный, страшный, дикий мир, куда так стремился, — и тогда впервые познает цену покинутому.

Навсегда отошли в прошлое утренний звон колоколов, деревенские праздники, родные женщины, наивные надежды. Непоправимо ушедшее меняется, обретает нежданно цену. В сущности, это и была настоящая жизнь, его жизнь.

Печаль и безнадежность медленно цепенили душу, но игроки в кости громко смеялись, и он очнулся от горьких дум. Глубоко вдыхая крепкий морской воздух, слушал, как потрескивают мачты, как поет ветер, надувая паруса. На атласный круп Мотильи полосами ложились солнечные лучи.

Конь всегда и повсюду будет с ним; верхом на Мотилье он избежит всех опасностей и вернется с завоеванными богатствами.

Слава его ширилась, и с ней вместе слава Мотильи. Все ему завидовали. Он садился на коня, и вера в себя, сила и отвага росли с каждой минутой. Мотилья весь в мыле вертелся в толпе индейцев, всадник рубил направо и налево, сверкающие взмахи бешеным ореолом крутились вокруг конской головы. Не было бы ему такой удачи, если бы не Мотилья.

И вот он разбогател и решил вернуться в Испанию; коня пришлось продать. Баснословную цену дали за него. Верхом он доехал до порта. Получил золото. Сжал в ладони, другой рукой рассеянно трепал коня по прекрасной его голове, по звезде на лбу между тревожными внимательными глазами. Потом вспрыгнул на борт и больше не оборачивался, словно преступник, бегущий от взгляда жертвы.

Теперь Мотилья — всего лишь часть тех золотых слитков, как и вся остальная его бурная, полная приключений жизнь. Как дочь вождя. Утром они вошли в город. Он расположился со своим отрядом в светлом дворце из тесаного камня, с кедровой крышей, с садами под огромными навесами, дававшими тень и прохладу. Тянулись к небесам благоухающие деревья, под деревьями цвели розы, клумбы доходили до самых каналов, а по каналам плыли из озера лодки, наполненные цветами.

В полдень пришли вожди и просили разрешения говорить с ним. Одетые в яркие ткани, с разноцветными перьями на голове, молча смотрели они на лошадей, стоявших во дворе. За вождями несколько человек втащили на носилках глиняные сосуды и куски золота, две индеанки стояли молча, кротко опустив глаза.

Все обернулись на звон шпор и шпаги, волочившейся за капитаном по каменным плитам.

Индеец-толмач переводил слова главного вождя:

— Наши ведуны сказали, что ты из племени богов. И мы пришли смиренно предложить тебе нашу верную дружбу. В знак чего принесли мы тебе богатые дары и отдаем девушку, родную мою дочь, дабы кровь моя смешалась с твоей.

Девушка выступила вперед вместе с индеанкой-служанкой. Спокойный, с удовольствием смотрел он на девушку, на маленькие ноги в легких сандалиях, на золотистую кожу, теплую и благоуханную, на черные блестящие волосы, украшенные разноцветными перьями.

Люди вождя составили на землю глиняные вазы тонкой работы, сложили ткани, оружие, толстые плиты золота.

Потом, бесшумно пятясь, все удалились.

Он остался с толмачом и двумя женщинами. Она не смела поднять голову, и он почти не видел ее лица.