Александр Гайдышев - Счастливая карусель детства

— Петр Ксенофонтович, да как же вы можете, разве можно сравнивать Таню и Сашу? Таня же легкая, как пушинка, она балерина, Саше ее никогда не догнать.

— Если не есть на ночь, постоянно упражняться и тренировать волю, то можно добиться многого. А если набивать брюхо и по-обломовски всего бояться, то и жить не стоит. Можно отъесться и на две Тани, если других целей нет. Дети, пошли тренироваться! Сейчас мы, Ира, тебе продемонстрируем все на практике.

Дедова муштра моментально подействовала, и мы с Танькой вскочили, как солдатики по сигналу тревоги. Мама вспыхнула и непроизвольно схватилась за щеки. Казалось, что в ней происходит серьезная внутренняя борьба, и ее взгляд стремительно менялся с мучительного и потерянного до гневного и даже ненавидящего. Дед же, как всегда, не обращая внимания ни на что, уже взял свой прут для замера прыжков и указал нам к выходу.

И тут все началось. Маму прорвало.

— Да как вы можете! Вы! Вы — учитель, педагог, интеллигентный человек и опускаетесь до того, чтобы ставить эксперименты и мучить своих внуков и маленьких детей. Это безобразие.

Мама была прекрасна, сильна и убедительна как никогда. Вера в свою правоту и материнская любовь смогли вознести ее дух на такую высоту, что даже дед опешил от неожиданности.

— Что?

— Простите, Петр Ксенофонтович, но я не допущу, чтобы вы издевались над детьми, по крайней мере, над моим сыном. И вообще, мне ваши методы очень напоминают эксперименты нацистов с пленными.

Мама подошла к нам, приобняла и демонстративно закрыла своим телом от деда. Я чувствовал всю силу ее любви и был благодарен за самоотверженность и отвагу. Обняв маму за талию, я всхлипнул, и из глаз против воли покатились слезы. Дед, как всегда невозмутимый и спокойный, вернулся за стол и принялся наблюдать за происходящим, не в силах что-либо предпринять. Бабушка с ужасом переводила взгляд с мамы на своего супруга и безропотно ожидала дальнейшего развития событий.

Впервые в моей жизни я видел, как железная воля деда встретила силу, не только не уступающую ей, но даже и превосходящую. И эта сила исходила от моей любимой мамы, и это была любовь. Бабушка отвела Таню в сторону, а мы так и продолжали стоять, обнявшись. Теперь слезы текли и по маминым щекам.

— Ну вот, приехали! Рассюсюкалась мамка с теленком! — дед произнес фразу с оттенком барственного высокомерия и даже с плохо скрываемой неприязнью.

— Сашенька, уезжаем в город! Немедленно. Я больше не намерена терпеть издевательства и эксперименты над собой и тобой. Все, хватит. Это уже просто невыносимо.

Мама стремительно вышла из кухни и начала собирать наши вещи, я побежал за ней, чтобы помочь. Бабушка призывала нас успокоиться и отказаться от намерения уехать с дачи, Танька тихо ревела, а дед с ледяным спокойствием пил на кухне вторую чашку чая, не проронив ни слова.

Несколько месяцев мама с дедом не разговаривали. Оба были убеждены в своей правоте и оба вели себя более чем достойно, не сдаваясь и не заискивая друг перед другом. Вскорости после этого события я приехал на дачу, и с этого момента, как по мановению волшебной палочки, мои мучения прекратились. Нет, сочинения, изложения, разучивания стихов и басен остались, но количественно наши задания серьезно сократились, и мы с Танькой начали вести более свободную дачную жизнь. Спортивные эксперименты, к моей радости полностью прекратились. Но как это ни покажется странным, мне стало в деде чего-то не доставать. В нем появилась какая-то излишняя сухость при общении с нами, казалось, что он утратил интерес и азарт к процессу воспитания своих внуков и просто отбывал с нами время. Как впоследствии я понял, он продолжал заниматься с нами в основном из-за Тани, чьи успехи в гуманитарных науках были скромнее, чем у меня. Я же просто отбывал с ней время за компанию и даже часто стал освобождаться от некоторых заданий, чего раньше никогда не бывало.

Конечно, в скором времени произошло примирение. Как часто бывало в подобных ситуациях, он однажды просто и естественно заговорил с мамой, и она с радостью ответила взаимностью. После этой истории дед стал относиться к маме еще с большей симпатией и уважением.

С самого раннего детства я был окружен царством книг и культом книги, и, вероятнее всего, именно этому мое воображение больше всего должно быть обязано. Сначала я погрузился в мир книжных сказок, которые папа специально для меня добывал где только придется. Он, радуясь, как ребенок, приносил и разворачивал передо мной самые необычные книжки, многие из которых, к моему огромному удивлению, покупались им в заграничных поездках — в основном в ГДР и Чехословакии. Я не мог еще полностью понять, что означало слово «дефицит», но еще меньше я понимал, почему для того, чтобы купить красивые детские книжки с картинками на русском языке, нужно было ехать за тридевять земель. Я радовался за маленьких чехов и немцев, которые могли приобщаться к нашему языку через такую красоту, но в то же время недоумевал и расстраивался, что в наших магазинах таких книг никогда не продавалось, а ведь именно нам, советским детям, они были нужнее, чем иностранным ребятам, при всем уважении к последним.

Меня интересовали все сказки подряд, ведь с их помощью я погружался в историю, культуру и традиции самых разных народов мира. Я впитывал все как губка. Мои путешествия переносили меня в самые далекие концы планеты: в Индонезию, Японию, различные европейские страны (в числе которых, подумать только, была даже Албания!), Монголию, Персию, Китай, Индию, Кавказ, Крайний Север нашей страны и множество других мест. Русские народные сказки я тоже очень любил, как и сказки Пушкина, которые особенно хорошо читала мне мама перед сном. Потом были Незнайка, Чиполлино, Буратино, Мюнхгаузен и Братец Кролик — эти вещи я просто обожал и был абсолютно счастлив, когда родители купили мне виниловые пластинки с записями великолепных музыкальных спектаклей, в которых участвовали любимые герои.

Читали мне почти все взрослые: мама, папа, бабушка. Исключение составлял лишь дед, который не хотел опускаться до моих интересов, считая, что «достойная литература для мальчика начинается с мифов Древней Греции». С учетом моего пяти-шестилетнего возраста его рекомендации учителя литературы были признаны преждевременными, и родительский совет постановил перенести мое ознакомление с мифами Греции на школьный период. Папа признался, что с ним в его детстве была ровно такая же ситуация, так что ему пришлось «практически младенцем окунуться в суровые будни античности», подчиняясь воле деда.

Зато на мое младенчество серьезно посягнули басни Крылова, которые все тот же дед в свойственной ему безапелляционной манере мне наказал выучить наизусть. Родители, к моему неудовольствию, это предложение встретили на «ура» и уже к семилетнему возрасту я знал десяток разных басен. Но дед и здесь не унимался и требовал, чтобы я «объяснял и расшифровывал ему свое понимание басенной морали». Я не понимал, что он от меня хотел, и остро ощущал несправедливость. Мало того, что я намучился, разучивая все эти басенки, мало того, что он требовал от меня выразительного их прочтения, но теперь он высокомерно смотрел на меня и хотел, чтобы я распинался перед ним о какой-то морали. Папа с мамой пытались объяснить мне, чего хотел дед, и переглядывались между собой с оттенком легкого веселья, но я все равно ничего не понимал.